Михаил Шатров - «Дальше… дальше… дальше!»

Ленин.Как человеку подняться с колен? Это, в конечном счете, и смысл, и содержание нашей революции. Как? Как превратить испуганного созерцателя в борца? Страшно. Тысячи видов страха. Как преодолеть? Я убежден, что человек формируется в деянии, в поступке, а не в столетнем стоянии на коленях перед иконой. И когда он поднимается с колен, чтобы сказать правду, сделать правду, примкнуть к правде, — именно в этот момент он изменяет общественные обстоятельства и изменяет себя.

Струве.Нет, Ульянов, это все выдумки немецкого еврея, перелопаченные на русский лад.

Ленин.Не стыдно ли, Петр Бернгардович?

Струве.Не стыдно. Я сам этим баловался, и я знаю, что говорю. Не для русской это почвы, она других семян жаждет, чистых, великорусских. Что, мы сами не можем придумать что-нибудь стоящее? Что, у нас нет в конце концов чувства национальной гордости?

Ленин.У нас есть это чувство. Но оно в другом. Русский народ доказал, что он способен дать человечеству великие образцы борьбы, а не только великие погромы, виселицы, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед сильными мира сего. И у нас есть чувство глубокого презрения к тем представителям русской интеллигенции, которые развязывают руки черной сотне против своей интеллигенции и своего народа.

Струве.Ничего другого я не ожидал.

Ленин.Так стоит ли?

Струве.Я думаю и о тех, кто слушает нас. Пусть думают.

Ленин.Пусть думают.

Струве.И ответят на главный вопрос: а верите ли вы, Ульянов, сами в то, о чем говорите? Верите ли в революцию, планируя ее самоотрицание? Обещаете народу демократию, хотя прекрасно знаете, что диктатуру пролетариата превратите в монополию на власть для одной партии, все остальные разгоните, печать запретите, террор развяжете, каждого мыслящего не так поставите к стенке…

Спиридонова.Одну минуту! Я должна вмешаться! Меня никто здесь не заподозрит в симпатиях к большевикам, но отмолчаться сейчас было бы безнравственно. У господина Струве короткая память. Ленин никогда не думал и не говорил о диктатуре пролетариата как об однопартийной системе. Более того, предлагая нам в декабре 17-го пропорциональную систему выборов, он говорил, что Советская власть дает возможность трудящимся, если они недовольны своей партией, переизбрать своих делегатов, передать власть другой партии и переменить правительство без малейшей революции. Вы же это прекрасно знаете… От всех партий большевики требовали только одного: признания основных декретов Октября и отказа от вооруженной борьбы с Советской властью. А что в ответ? Вся доза свободы, которая была предоставлена партиям, все время использовалась только для того, что на юридическом языке называется стремлением к низвержению существующего строя. Какое правительство, я вас спрашиваю, смирилось бы с этим? Вы бы смирились? Мы бы смирились? Никогда! Можно только дивиться долготерпению большевиков. Октябрь был чистым источником, его замутнила гражданская война. Поэтому не надо, господин Струве, изображать из себя святую невинность, вы мужчина с опытом: и с Лениным за одним столом посиживали, и у Врангеля в министрах побывали, и нам тут про непорочное зачатие рассказали. Мы все несем ответственность за то, что реальная возможность конституционной смены партий у власти, которую предлагал нам Ленин, была утрачена. Ну, а когда случился Кронштадт и все наши партии его поддержали, ответ большевиков был однозначен — партии были запрещены. И тем не менее Ленин в 22-м вновь вернулся к мысли о легализации меньшевиков.

Струве.И все это после той пули в затылок, которую вы получили от них?

Спиридонова.В лицо, господин Струве, в лицо. (Залу.) Да, нам всем тогда казалось, что в своей борьбе с большевиками мы думаем о завтрашнем дне России, а оказалось, что мы жили только сиюминутными узкопартийными интересами. Это и мы убили политическую оппозицию в России и создали для большевиков невыносимые, развращающие условия для существования. Бесконтрольная власть погубит и святого. Ни на йоту не отказываясь от программной стратегии своей партии, тактику хочу предать анафеме. Когда я делала свои последние шаги по этой земле, я думала и о нашей вине. Но все-таки не судите нас строго. Мы искренне верили, искренне заблуждались, до боли сердечной любили Россию и умерли, несмотря ни на что, идейными людьми, свято верящими в социализм.

Струве.Поразительно!

Ленин.Вам этого не понять, Петр Бернгардович.

Струве.Да, наверное. И тем не менее последний мой довод. Что произойдет в результате революции? Вы выпустите на сцену Хама.

Ленин.Вон вы как заговорили о любимом народе.

Струве.Да, Хама. Чтобы держать его в узде, никакие нэпы не помогут. Что делать с Хамом, — вот главный вопрос для любой власти в России. Только самоубийцы могут думать о демократии на российской почве, тем более социалистической. Чтобы загнать Хама обратно в стойло, Сталину придется встать на государственный, имперский путь. Он будет строить великую мировую державу, а не первую фазу коммунистического общества. Ну, а поскольку таким образом большевизм будет дискредитирован, люди начнут искать выход в великой русской национальной идее, только она способна вытеснить большевизм. Марксизм, социализм в России ждет смерть. Так стоит ли, Владимир Ильич?

Ленин (ирония). В гимназии по закону божьему у меня всегда была пятерка. Я отвечу вам словами святого апостола Павла из первого послания к коринфянам: «Ибо как смерть через человека, так через человека и воскресение».

Три звонка во входную дверь. Появляется Фофанова. Струвевозвращается на свое место.

Перемена света.

Фофанова.Это я! Мосты разводят! Говорят, Керенский приказал! Я, как услышала, отпросилась — и домой. Вы обедали? Вот «Рабочий путь» по дороге купила. Утром, оказывается, юнкера разгромили типографию, а наши отбили и номер выпустили…

Ленин (погружается в газету). А что вам сказала Надя?

Фофанова (накрывает на стол). ЦК согласия не дает. Вас ищут.

Ленин. А что на улицах? Началось или нет?

Фофанова.Да как вам сказать… Вроде все, как обычно. На улицах людей много, магазины работают, очереди… Если и началось, то как-то незаметно…

Ленин (просматривая газету). Что? Что? Они сошли с ума! Они решили ждать съезда! Это крах!

Фофанова.Что с вами, Владимир Ильич?

Ленин.Так вот почему меня маринуют здесь… Вы читали, что пишет Сталин в передовой? Не восстание сегодня, а ожидание съезда завтра. Теперь мне все становится понятным… соратники… друзья… Вчера Зиновьев и Каменев… сегодня Сталин и Троцкий… Маргарита Васильевна, никуда не уходите. Сейчас я подготовлю для вас письмо…