Такэси Кайко - Все дальше и дальше!

Впервые в этой стране, впервые в этом городе. Все впервые. Где тут запад, где восток — непонятно, какая из рек Гудзон, а какая Ист-Ривер — тоже неясно.

Японского писателя, довольно приличного на вид мужчину средних лет, выводят из отеля и запускают в подземку. Правым глазом он ошарашенно разглядывает стенки вагона — они сверху донизу покрыты каракулями, нанесенными краской из разбрызгивателей; левым же подозрительно косится на пассажиров: не дай бог, обчистят или набросятся… Говорят, самые «джунгли» в саунах, общественных туалетах и здесь, в подземке. В настоящих джунглях, если хочешь выжить, будь начеку, за каждым кустом может прятаться враг. Так и в этом городе — никогда не знаешь, кто, что, когда и откуда может на тебя обрушиться. Понятно? Да, понятно.

Еще в отеле писатель прошел у знатока местных нравов специальный инструктаж, дополненный многочисленными примерами; и вот теперь он трясется в ржавом железном ящике, обклеенном рекламами, в этом самом дешевом из всех видов транспорта. Правый глаз и левый глаз заняты своим делом, однако при этом нужно еще сохранять внешне видимость достоинства и безмятежности — просто едет себе почтенный гость с далекого Востока. Во внутреннем кармане пиджака лежат две десятидолларовые бумажки, положенные туда по совету все того же знатока. Большую сумму при себе иметь нельзя, но совсем без денег выходить тоже не рекомендуется.

Мистер Вергилий, проводник писателя по кругам ада (а кстати, и обладатель шестого дана дзюдо), говорит, когда поезд останавливается на одной из станций: «Приехали, выходим». Он резко поднимается с места, писатель тут же дергается вслед за ним. Пш-ш-ш — двери открываются, мистер Вергилий шагнул на платформу. Суетливо оглядываясь, писатель выскакивает следом. На станции в нос ударяет резкий запах нечистот. На Востоке сей аромат отдает чем-то солено-кисловатым, а в этом городе, может, от кока-колы и гамбургеров, он сладок и густо-приторен. Причем несет не от какой-то одной колонны или из темного угла — запах нечистот в этом сумрачном диковатом месте доносится буквально отовсюду: от каждой стены, каждой лестницы, каждого столба.

— Вот это да, — растерянно бормочет писатель, причем от неожиданности в его голосе почему-то звучит радостное удивление.

Обладатель шестого дана, улыбаясь, оборачивается и чуть ли не с гордостью произносит:

— Здорово?

Писатель и его гид поднимаются по грязной, запущенной лестнице на поверхность и оказываются на Таймс-сквер. Это царство секса и неона поначалу оглушает пришельцев какофонией звуков и ослепляет великолепием огней. Однако, когда глаза привыкают к яркому свету, оказывается, что площадь на самом деле имеет вид довольно бедный, грязный, даже жалковатый. Светятся бесчисленные крикливые вывески порнокинотеатров, секс-шоу, магазинов «Игрушки для взрослых», но мостовая в трещинах, повсюду грязные лужи, мусор. Здесь царит то же оживление, звучат те же шутки и витает в воздухе та же тоска, что в рыночных кварталах любого большого города Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока или Южной Америки. Поглощая все вокруг, бьет ключом та же знакомая жизнь, бестолковая и суетливая, распущенная и жалкая, неприкрашенная и неугомонная. Здесь и в помине нет изысканной испорченности декаданса, лишь циничная прямота и горечь. Над уличными фонарями, мусорными ящиками, над тележками, где жарят шашлыки и кукурузу, над порнозабегаловкой, куда зычным голосом зазывает зрителей старый негр, словом, всюду — и спереди и сзади, — то обдавая густой волной, то смешиваясь с другими запахами, царит все та же вонь. Она поистине вездесуща.

— Прямо как в Париже, — удивляется писатель. — Под мостами через Сену и на улочках студенческих кварталов то же самое. Я думал, как приеду туда, сразу же вдохну аромат «Шанели № 5» или, на худой конец, запах свежевыпеченного хлеба. Вот уж не ожидал.

— Неужели Париж тоже пропах мочой?

— Да. Если у тебя есть нос, этого нельзя не почувствовать. Если носа нет — дело другое. У французов существует освященная веками традиция — мочиться где придется. «Галльский дух» — так это, кажется, называется. Они вообще сочетают в себе необычайную элегантность со столь же необычайной безалаберностью. Французы превыше всего ценят естественность. Отсюда все и идет. Они терпеть не могут, когда кто-то начинает задаваться или напускать на себя важный вид. А вот мочиться на улице — это «по-галльски».

— Просто в Нью-Йорке мало общественных уборных, да и в тех полно гомосексуалистов… Если тебе на улице стало невмоготу, заходишь в телефонную будку и делаешь вид, что звонишь. Самое обычное дело…

Пожилой дзюдоист горько усмехается, кривя морщинистое лицо, толстые щеки писателя собираются складками в ответной кислой улыбке, и путешественники, влекомые толпой, движутся дальше, а из порнозабегаловки доносится мощный бас: «Прямо на сцене! Высший класс!»

Итак. В японских газетах и журналах давно уже стали привычными термины «развитые страны» и «развивающиеся страны». Как и многие другие слова и выражения, они пришли к нам из английского языка. Английский термин «развитая страна» по-японски буквально означает «передовая страна», а «развивающаяся страна» — «страна на пути развития». Есть, правда, в английском и выражение «отсталая страна», но политикам его употреблять рискованно: страна здесь свободная — могут забросать тухлыми яйцами, а то и бомбу подкинут в автомобиль. Поэтому с некоторых пор все как один стали учтиво говорить «развивающиеся страны».

Наш писатель, желтокожий джентльмен, то бишь я, двигался бесконечно малой частицей по людным нью-йоркским улицам и не уставал восхищаться замечательными этими терминами.

Как отличить «развитую» страну от «развивающейся»? Стоит поставить два эти понятия лоб в лоб, как они тут же начинают терять четкие очертания, окутываться туманом. Опираясь на двадцатилетний опыт блужданий по свету, могу смело утверждать, что путешественник почти всегда с первого взгляда отличит страну, принадлежащую к разряду «развитых», по тому признаку, что жизнь людей там протекает невидимо для постороннего взгляда: она спрятана за дверьми, стенами и окнами жилищ. В странах же, называемых «развивающимися», во всяком случае в большинстве из них, жизнь во всей ее полноте можно видеть прямо на улицах. Труд. Болезни. Радость. Смех. Голод. Горе. Ссоры. Отчаяние. Смерть. Все стороны бытия открыты взгляду прохожего. Японский язык, исстари отличавшийся неконкретностью и расплывчатостью, и в данном случае бесподобен по своей уклончивости. Снимаю перед ним шляпу.