Александра Лосева - Две недели и дальше. Берегите бороду. [Книга первая]

.

Была тьма. Те, кто появились на свет тривиально, утверждают, что все начинается обязательно с начала. Ограничив свой разум зримым, они упрямо наклеивают ярлык старта на то, что первым попалось им на глаза. Этого не отнять, на этом строится их хрупкий мир. Им легче. Их память развернута по прямой, которая иногда прерывается совестью. Для него все иначе. Была тьма. И эта тьма, – первое, что он помнил, – была не началом, а промежутком.

Он ощущал себя, как рыба – воду, а птица – небо, если их вдруг отнимут. Его тело казалось чужим и безвольным, а тьма шептала, шептала, шептала – что-то, чего он не мог понять. Он был, и его не было, и от этого было яростно и плохо, и хотелось найти виновных в его беспомощности. Найти и подарить им эту тьму, это отнятое небо и воду, как их ощущают птицы и рыбы. Он был неподвижен и двигался, как тело, которое тащат. Тьма двигалась вместе с ним, говорила на непонятном языке, и не было ни единого уступа в пространстве, за который он мог бы зацепиться, чтобы больше не падать вверх. Он не знал себя. Сгусток материи, стреляющий нервными протуберанцами, горящая звезда, мысль сумасшедшего, приступ эпилепсии, стрела, человек, зверь или заклятие – кто он? Где он? Кто или что тащит его, лишив памяти, воли и разума, через липкую тьму? И зачем?

Он открыл глаза и закрыл глаза. Ничего не увидел, но понял, что у него есть лицо. Еще понял, что приближается; что еще немного – и начнется то, что бывает после середины, – месть. Он приготовился. Память жалобно и тихо поскуливала на темном крыльце его разума, просясь внутрь. Он колебался между злостью и памятью, и вдруг осознал боль. Тогда он выбрал.

Был свет, пришедший со всех сторон и затопивший душу – яркий чужой настырный свет, без границ и причины, навсегда. Свет был хуже тьмы, но слабее. Свет был творением, и творением нелюбимым. Он шагнул вперед, к границе, и встретил ошалелый мятущийся взгляд. И тогда, еще прежде, чем осознать свои руки, единым хищным броском он вонзил пальцы во что-то влажное и теплое, и взгляд исчез. Навалились звуки, и мир стал реален.

Горел огонь. Кричал человек. Все тише и тише. Потом замолчал. Он огляделся. Каменный пол комнаты был испещрен странными знаками, по углам мечется зеленоватое пламя, горящее в немилосердно чадящих светильниках. Перед ним на полу лежит тело: человек в сером балахоне, заляпанном красным. У человека нет глаз. Две кровавые дыры на его лице сочатся слизью и сукровицей, рот перекошен судорогой крика.

Дверь в комнату дрогнула от удара снаружи и распахнулась. На пороге возник взъерошенный старик и шагнул было внутрь, но словно наткнулся на невидимую стену, застыл и пробормотал, задыхаясь:

– Великие боги! Что здесь… – и не договорил.

Он смотрел на старика и на тело у своих ног, пытаясь понять и вспомнить, но внутри было пусто. Ему казалось, что стоит заговорить, и это наваждение исчезнет, и он проснется… где? Кем?

– Призрак ты или демон, создание тьмы или света, кто бы ни выслал тебя в этот мир – отвечай! – сурово заговорил старик.

Он закрыл глаза и попытался вспомнить. Тьма, свет, взгляд. Больше ничего.

– Где я? – свой собственный голос показался ему незнакомым, слова разбегались шустрым мышиным выводком, теряя смысл и форму.

– Не пытайся обмануть меня, демон. Отвечай: кто ты? Откуда вызвал тебя этот болван, которого ты убил? Назови свое имя!

– Я убил… – он недоуменно посмотрел на свои пальцы, измазанные кровью.

– Да, ты убил его! Кто ты? Кому ты служишь?

Он закрыл глаза и попытался уничтожить этот чужой нелепый сон, в котором случайно оказался. Он несся обратно, через смерть человека в сером балахоне, прочь от его взгляда, через свет, к тьме и сквозь нее. И когда он почти уже понял, тьма убила его.

– Так, так… Ну и кого же ты хотел на меня натравить, любимый ученик? От чьей руки я должен был умереть? Нет, не то… Лунные призраки, нет… Создания тьмы, тоже нет… Великие боги, Маркус, ты был не только величайшим предателем, но и величайшим кретином всех времен и народов… Дети ночи, опять не то…

Бормотание. Раздраженное старческое бормотание, шаги, шелест одежды, запах пыли. Каменный холод ползет по спине.

– Дьявол меня забери, если в этой проклятой башне найдется хоть одна книга, которая мне поможет. Рассветные демоны, нет, нет, не то!

Шлепок, шелест бумаги. Кто-то швыряет книгу. Опять шаги, нервные, порывистые. Как холодно.

– Хорошо, будем рассуждать логически. Маркус возомнил себя светочем разума, поэтому решил убить меня, чтобы самому занять мое место. Высшая степень кретинизма, но не в этом дело. Почему он просто не отравил меня? Зачем нужно было вмешивать в это пустячное дело магию? Великие боги, трудно умному человеку рассуждать с точки зрения идиота! Хорошо, он решил обставить все так, что я будто бы погиб во время магических опытов. Для этого он вызвал демона, зная, что я замечу активную магию в башне и примчусь, чтобы надрать ему задницу. Недоумок! Да, но что-то пошло не так, и появился этот урод, и убил Маркуса раньше, чем тот смог это "что-то" исправить. Маркус был болваном, но, дьявол меня забери, вытащил же он откуда-то это существо! Отлично, его нет ни в одной книге, я не знаю, на что он способен, и как он будет себя вести, когда очнется. Если очнется.

Звуки. Запах. Боль. Распахнутые глаза. Какой яркий свет. Хотя, нет. Больно не от света. Просто больно. Болит все. Значит, жив. Он вдохнул пыльный воздух и застонал. Шаги затихли. Бормотание.

– Так, отлично. Приходит в себя. Очень вовремя. Только этого мне сейчас и не хватало. Полуобморочная тварь неизвестного происхождения и труп моего собственного ученика. Замечательно! Ох, Маркус, Маркус, в недобрый час твой батюшка решил сделать из тебя мага!

Шевеление, суетливое шевеление возле. Где-то далеко вверху – серые каменные своды. Он повернул голову. Слева двигалось мутное расплывчатое пятно, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Снова раздался голос.

– Да, сдается мне, ты сейчас не способен убить еще кого-то, кто бы ты ни был. Ты не похож на демона, хотя твоя рожа доведет до инфаркта кого угодно. Не могу сказать, что смерть Маркуса меня сильно расстроила, но, дьявол меня забери, это пахнет изрядными неприятностями. Поэтому давай, красавчик, приходи в себя. Мне о многом нужно тебя расспросить.

Невыносимо болела голова. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и открыл их снова. Мутное бормочущее пятно заволновалось, задвигалось и постепенно сфокусировалось. На него смотрели колючие серые глаза в сети глубоких морщин. Седые лохматые брови сошлись у переносицы.

– Да уж, взгляд у тебя, что называется, не из приятных. Ты уже здесь или еще где-то там? Ты меня понимаешь? Можешь ответить?