Борис Акунин - Чайка

Аркадина. Я увезла тебя отсюда два года назад, потому что иначе он и в самом деле подстрелил бы тебя. Разве ты забыл, как он вызвал тебя на поединок, когда ты признался ему в своем чувстве? Зачем только я уступила твоим мольбам, зачем взяла тебя с собой! Ты клялся, что все в прошлом, забыто и присыпано пеплом. Ты обманул меня! О, как ты посмотрел на него при встрече!

Тригорин. Да. Я посмотрел на него и ощутил сладостный трепет, ощутил всю полноту жизни и возможность истинного, неописуемого счастья. Я будто спал — и вдруг проснулся. Был приговорен к пожизненному заточению — и вдруг передо мной распахнулись двери темницы. Ты снова захлопнула их, и уже навсегда. ( Плачет навзрыд. )

Раскат грома, вспышка, свет гаснет.

Часы бьют девять раз.

Дорн( сверяет по своим ). Отстают. Сейчас семь минут десятого… Итак, дамы и господа, все участники драмы на месте. Один — или одна из нас убийца. Давайте разбираться.

Тригорин( С натужной веселостью ). Любопытно. Это может мне пригодиться. Я как раз пишу криминальную повесть в духе Шарля Барбара — а впрочем, таких произведений в литературе, пожалуй, еще не бывало. Столько мучился, и все никак не выходило: психология преступника неубедительна, энергия расследования вялая.

Аркадина. Криминальная повесть? В самом деле? Ты не говорил мне. Это оригинально и ново для русской литературы. Я уверена, у тебя получится гениально. ( Спохватившись, оглядывается на запертую дверь и меняет тон. ) Мой бедный, бедный мальчик. Я была тебе скверной матерью, я была слишком увлечена искусством и собой — да-да, собой. Это вечное проклятье актрисы — жить перед зеркалом, жадно вглядываться в него и видеть только собственное, всегда только собственное лицо. Мой милый, бесталанный, нелюбимый мальчик… Ты — единственный, кому я была по-настоящему нужна. Теперь лежишь там ничком, окровавленный, раскинув руки. Ты звал меня, долго звал, а я все не шла, и вот твой зов утих…

Дорн( задумчиво ). М-да, зов утих. Как же приступиться-то? Это вам, Борис Алексеевич, не Шарль Барбара. Кстати говоря, Константин Гаврилович жаловался, что вы привезли ему журнальную книжку с его вещью, а сами даже страницы не разрезали. Все остальное в журнале прочли, а его рассказ — нет. Это вы что же, нарочно хотели его задеть? Или считали его до такой уж степени бездарным?

Тригорин( явно думая о чем-то другом ). Бездарным? Совсем напротив. Он был бесконечно талантлив. Теперь могу признаться, что я очень завидовал его дару. Как красиво, мощно звучала его фраза. Там было и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе. Так и видишь летнюю ночь, вдыхаешь ее аромат, ощущаешь прохладу. А я напишу про какое-нибудь пошлое бутылочное горлышко, блестящее под луной — и все, воображение иссякает. Что до неразрезанного рассказа — маленькая гнусность, обычный булавочный укол. У нас, писателей, это в порядке вещей. А рассказ был чудесный, я прочел его еще в Петербурге.

Аркадина. Ты и в самом деле считаешь, что Костя был талантлив? Но почему ты не говорил мне этого раньше? Я бы непременно прочла что-нибудь из его вещей. Или ты сейчас говоришь это из жалости?

Тригорин( все так же рассеянно ). Не из жалости, а от равнодушия. Он умер. Я ему больше не завидую. ( Как бы про себя. ) И мысль о нереальности происходящего. Это непременно.

Дорн. А верно про вас пишут критики, что вы все, описываемое в ваших книгах, непременно должны испытать на себе?

Тригорин. Да, нужно все попробовать. Чтобы не было фальши.

Дорн. Вы давеча сказали, что у вас с криминальной повестью «никак не выходило». ( Делает ударение на последнем слове. ) Так? Я не ослышался?

Тригорин( быстро поворачивается к Дорну и смотрит на него с чрезвычайным вниманием — впервые за все время ). Не припомню. Я так сказал?

Шамраев. Да, сказали.

Аркадина( недовольно ). И что с того?

Дорн( тихо, Тригорину ). Не выходило? А теперь что же, выходит?

Тригорин вздрагивает, ничего не говорит.

Дорн. Скажите, Ирина Николаевна, а зачем вы, собственно, привезли с собой Бориса Алексеевича? Человек он занятой, вон ему и повесть нужно дописывать. Насколько мне известно, никаких особенно дорогих воспоминаний с этой усадьбой у Бориса Алексеевича не связано. В прошлый раз чуть до скандала не дошло. Опять же, прошу прощения, лишнее напоминание об истории с Заречной вам обоим вряд ли приятно.

Аркадина( обожающе глядя на Тригорина ). Борис сам упросил меня. Я думала ехать одна, но он сказал, что хочет посмотреть на Костю. ( Тригорин делает движение рукой, как бы желая ее остановить, но Аркадина не замечает, потому что уже повернулась к Дорну. ) Сказал: «Твой брат пишет, что Константин Гаврилович помешался на убийстве — стреляет всякую живность, того и гляди человека убьет. Нужно его поизучать — это поможет мне для психологического портрета убийцы».

Дорн( Тригорину ). Ну и как, помогло? ( Тригорин делает неопределенный жест. ) Стало быть, не помогло… Но повесть тем не менее сдвинулась с мертвой точки. С мертвой точки — каламбур. Стало быть, психология убийцы для вас теперь загадкой не является? Что вы давеча такое пробормотали? Непременно описать ощущение нереальности происходящего?

Делает шаг к Тригорину. Тот отступает. Раскат грома, вспышка, свет гаснет.

Часы бьют девять раз.

Дорн( сверяет по своим ). Отстают. Сейчас семь минут десятого… Итак, дамы и господа, все участники драмы на месте. Один — или одна из нас убийца. Давайте разбираться.

Тригорин( С натужной веселостью ). Любопытно. Это может мне пригодиться. Я как раз пишу криминальную повесть в духе Шарля Барбара — а впрочем, таких произведений в литературе, пожалуй, еще не бывало. Столько мучился, и все никак не выходило: психология преступника неубедительна, энергия расследования вялая.

Аркадина. Криминальная повесть? В самом деле? Ты не говорил мне. Это оригинально и ново для русской литературы. Я уверена, у тебя получится гениально. ( Спохватившись, оглядывается на запертую дверь и меняет тон. ) Мой бедный, бедный мальчик. Я была тебе скверной матерью, я была слишком увлечена искусством и собой — да-да, собой. Это вечное проклятье актрисы — жить перед зеркалом, жадно вглядываться в него и видеть только собственное, всегда только собственное лицо. Мой милый, бесталанный, нелюбимый мальчик… Ты — единственный, кому я была по-настоящему нужна. Теперь лежишь там ничком, окровавленный, раскинув руки. Ты звал меня, долго звал, а я все не шла, и вот твой зов утих…