Хулио Кортасар - Прощай, Робинзон!

Робинзон. Ну что ты! Все это я обязан был сделать, чтобы вырвать тебя из этой дикости. И я ни в чем не раскаиваюсь. Но я не мог понять, как это ты, ну, скажем, молодой карибец, встретившись с одряхлевшим европейцем…

Пятница (со смехом). Разве ты был «дряхлый», хозяин?

Робинзон. Я говорю не о моем теле, а о моей истории, Пятница, и тут я совершил ошибку, пытаясь вовлечь тебя в ход нашей истории, истории нашей великой Европы, и, разумеется, истории Альбиона и т. д. (Иронически смеется.) И до сей поры – это самое ужасное! – мне казалось, что все – прекрасно, что ты полностью принял наш образ жизни, но стоило нам явиться сюда, у тебя вдруг начался этот нервный тик… По крайней мере, ты называешь его так…

Пятница. Может, это у меня пройдет, хозяин. (Смешок.)

Робинзон. А я чувствую, что нет, что уже не пройдет никогда. Но любопытно, что этот тик начался, едва мы прибыли на остров Хуан-Фернандес, когда ты сразу резко изменился, встретился с Бананом и…

Пятница. Верно, Робинзон. Многое изменилось с того момента. И это еще пустяки в сравнении с грядущими переменами.

Робинзон. А кто, собственно, дал тебе право называть меня по имени? И о каких это переменах ты говоришь?

Лейтмотив смешивается с веселой праздничной музыкой и голосами из громкоговорителя в аэропорту, все это длится какое-то мгновение.

Пятница (серьезным, независимым тоном). – А как ты думаешь, Робинзон, почему остров называется Хуан-Фернандес?

Робинзон. Ну, это случай, потому что однажды мореплаватель с таким именем в… это был год…

Пятница. А тебе не пришло в голову, что остров получил название по другой причине? А может – в этом названии вообще нет ничего случайного, Робинзон?

Робинзон. По правде говоря, я не вижу смысла в…

Пятница. А вот я – вижу. И думаю, это название может объяснить твое состояние.

Робинзон. Может объяснить?

Пятница. Да, подумай немного. Хуан – самое распространенное имя, Фернандес – самая обычная фамилия. Хуан Фернандес – самое привычное сочетание, какое можно встретить в испанском языке. Ну как Джон Смит в твоей стране, или как Жак Дюпон во Франции и Ганс Шмидт в Германии. В этом сочетании как бы нет ничего особого, индивидуального, им означено нечто множественное, допустим – толпа, народ, «uorno cualunque» [5], Jedermann [6]…

Гул народного гулянья, праздничной толпы.

Робинзон. Да, пожалуй, это так, но…

Пятница. И это вполне объясняет то, что с тобой творится, бедный Робинзон Крузо. Надо же было приехать снова на этот остров со мной, чтобы обнаружить, что среди миллионов мужчин и женщин ты так же одинок, как и тогда, когда тебя выбросило на берег. И тут тебе, наконец, открылась причина твоего одиночества.

Робинзон. Н-да, я это понял, пока беседовал с Норой в отеле, что-то вдруг заставило меня подумать о том, каким ты был в тот день, когда я спас тебя – совершенно голый, невежественный, да и к тому же – каннибал, но при этом – такой молодой, такой новый, без пятен истории. Ты был куда ближе меня к звездам, воздуху, к людям…

Пятница. Не забывай, Робинзон, что мы ели друг друга.

Робинзон ( сурово). Пусть так! Но все равно вы были ближе друг к другу. Есть немало видов каннибализма, теперь-то я это очень понимаю.

Пятница ( ласково). Ну и ну, Робинзон! Понять все это лишь под конец жизни, да еще на своем бывшем острове! Вот теперь ты понял, что утерял способность общения с Хуаном Фернандесом, с Гансом Шмидтом, с Джоном Смитом…

Робинзон ( патетически). Пятница, ты свидетель, я хотел выйти на улицу, затеряться в толпе людей, которые…

Пятница. Тебе мало бы что дало знакомство с такими людьми, как Банан и его приятели, они бы вежливо улыбались и на этом – все. У властей были свои причины изолировать тебя, однако они зря так старались, ты прекрасно знаешь это сам.

Робинзон (медленно и с горечью). Зачем надо было снова приезжать на этот остров, где я был одинок совсем по-другому? Стоило ли возвращаться, если здесь я еще острее ощутил свое одиночество, чем тогда, и вдобавок выслушивал от моего слуги, что повинен во всем я сам?

Пятница. Твой слуга – ни при чем, Робинзон! Ты сам чувствуешь себя виноватым.

Громкоговоритель. Внимание, начинается посадка пассажиров на самолет, вылетающий в Лондон. Просим предъявлять справку о прививках…

Робинзон. Знаешь, мне вдруг захотелось остаться. Быть может…

Пятница. Боюсь, это слишком поздно для тебя. На острове Хуан-Фернандес нет места ни для тебя, ни для таких, как ты, бедный Робинзон Крузо, бедный Александр Селькирк, бедный Даниэль Дефо, нет места потерпевшим кораблекрушение на волнах истории, хозяевам пепла и дыма, наследникам пустоты.

Робинзон. А ты, Пятница?

Пятница. Мое настоящее имя вовсе не Пятница, хоть ты никогда и не озаботился спросить это. Пусть бы лучше меня звали Хуан Фернандес, как миллионы и миллионы островитян, которые сразу узнают друг друга, как мы с Бананом, и уже идут по жизни общей дорогой.

Робинзон. Но куда, Пятница?

Пятница. Пока не ясно – куда, Робинзон. Ничего еще не ясно, поверь, ну скажем, к большому материку, хотят навсегда покинуть острова Робинзонов, эти одинокие осколки твоего мира. Что до нас двоих (со смехом), мы полетим в Лондон на этом самолете, посадка заканчивается и самолет не будет нас ждать. (Смеясь.) Скорее, скорее! Самолеты не ждут, Робинзон, самолеты никогда не ждут!

Александр Селькирк (1676 – 1721) – шотландский моряк, который в 1704 году, после ссоры с капитаном, был высажен на необитаемый остров Мас-а-Тиерра и прожил там до 1709 года. История А. Селькирка вдохновила Даниэля Дефо на создание книги «Робинзон Крузо».

Эллингтон, Дюк (1899 – 1974) – американский негритянский композитор, пианист, руководитель оркестра. Один из любимых джазовых музыкантов X. Кортасара. «Solitude» (Одиночество) – пьеса Эллингтона.

Жак Лакан (1901 – 1981) – известный французский врач-психоаналитик.

Великий Часовщик – символический образ, появившийся в эпоху Просвещения в деизме, религиозно-философском учении, согласно которому Бог, сотворив мир, не вмешивается в закономерное течение. «Робинзон Крузо» – одна из главных книг этой эпохи.

(um.) – каждый, любой человек.

(нем.) – каждый, любой человек.