Сергей Могилевцев - Голубка

В л а д и м и р. Я давно хотел это сделать.

О л ь г а. Ты совсем не думаешь обо мне.

В л а д и м и р. Я постоянно думаю о тебе.

О л ь г а. Ты только так говоришь.

В л а д и м и р. Мы уедем вместе с тобой.

О л ь г а. А как же отец?

В л а д и м и р. У него есть жена.

О л ь г а. Она ему давно не жена.

В л а д и м и р. Тогда у него есть Рихтер.

О л ь г а. Не говори мне о Рихтере.

В л а д и м и р. Мне кажется, что ему уже никто не поможет.

О л ь г а. Что ты имеешь в виду?

В л а д и м и р. Его поиски новых форм, – он обречен искать их целую вечность. А лучшей вечности, чем здесь, даже и придумать нельзя. Здесь все в одном шаге от вечности.

О л ь г а (зябко передергивает плечами) . Ты не поверишь, но временами я думаю точно так же.

Уходят.

Появляются К о р е ц к и й и М а р и я П е т р о в н а.

К о р е ц к и й (пытаясь обнять М а р и ю П е т р о в н у.) Слава Богу, наконец-то мы остались одни! От этого вашего мужа-писателя и его преданного визави не так легко отделаться!

М а р и я П е т р о в н а (шутливо отталкивая его). Не преувеличивайте, Корецкий, он рад будет отделаться и от меня, и от всех нас вместе взятых! Как только засядет за новый роман, так сразу же и позабудет о всех до единого.

К о р е ц к и й (повторяя попытку обнять М а р и ю П е т р о в н у, со смехом.) Но сначала ему надо найти новую форму!

М а р и я П е т р о в н а. Да, форму, а потом за формой и содержание. Это длится семнадцать лет, и ничего принципиально нового я в этом не вижу. Всю жизнь одно и то же, изо дня в день, из года в год. У нас ничего не меняется, мы живем по правилам, установленым в день нашей свадьбы.

К о р е ц к и й. Но теперь все должно измениться.

М а р и я П е т р о в н а. И не надейтесь на это!

К о р е ц к и й. Но это причина глобального, я бы даже сказал – космического характера. Это стихия, и он не может ее игнорировать!

М а р и я П е т р о в н а (насмешливо). Вы в этом уверены?

К о р е ц к и й (протягивая к ней руки). Я уверен только в одном: в моей любви к вам, Мария Петровна!

М а р и я П е т р о в н а. Не смешите меня! Встаньте с колен.

К о р е ц к и й. Вы не понимаете, Мария Петровна, всей серьезности вашего положения! Еще два или три дня, быть может, неделя…

М а р и я П е т р о в н а (считает, про себя). Один день, два дня, неделя… Вы думаете, что все случится так скоро?

К о р е ц к и й (скороговоркой). Так скоро, или не так скоро, это уже не имеет значения! Для вас это значения уже не имеет. Вы, конечно, вправе подумать, что я смешон, и не имею права говорить эти слова. Да, я клерк, я маленький провинциальный чиновник, никому неизвестный, и, может быть, совсем безполезный. Но я люблю вас так, как никогда не будет любить этот свихнувшийся человек. Которому нужны не вы, а некие отвлеченные формы, наполненные не менее загадочным содержанием. Тем более, как вы знаете, он ничего не хочет менять. Повторяю вам, Мария Петровна, еще два-три дня, и никому не нужны будут ни формы, ни то, что в них наливают!

М а р и я П е т р о в н а. В них не наливают, Корецкий, их заполняют отвлеченной субстанцией, называемой писательским вдохновением.

К о р е ц к и й. Тем хуже и для него, и для форм. Я предлагаю вам жизнь простую, быть может, даже примитивную в чем-то. Но это жизнь, а не полет неизвестно куда. Это не падение в бездну, которое может постигнуть вас в любую минуту!

М а р и я П е т р о в н а (вздрогнув, зябко передернув плечами). Падение в бездну? Вы думаете, что конец уже близок?

К о р е ц к и й (убеждено). Если бы я так не думал, я бы здесь с вами не разговаривал. Пойдем, Маша, пойдем, и пусть он летит в тартарары со всеми своими гениальными формами!

М а р и я П е т р о в н а (решительно, словно падая в бездну). Ах, Корецкий, ну как я могу тебе отказать?!

Целуются, потом уходят.

Море, пляж, на краю пляжа эстрада.

У моря, на лежаке, сидят В л а д и м и р и О л ь г а.

Светит луна.

На эстраде, свесив ноги, расположились

С п е р а н с к и й и Р и х т е р.

С п е р а н с к и й (воодушевленно). Вы знаете, Рихтер, я чувствую необыкновенный прилив сил. Все эти десять лет, наполненные надеждой и переменами, вдохновили меня на поиски новых форм. Новое время требует новых форм, Рихтер. О, как мы надеялись, как мы верили в свободу и счастье, какие необыкновенные речи говорили на митингах, вспыхивающих по каждому ничтожному поводу на каждом углу! Нам казалось, что сама свобода, в первоначальном, античном понимании этого слова, пришла к нам из невероятной, тысячелетней дали. Все это толкало меня на поиски нового, еще неведомого доселе способа выражения мыслей. Старые способы, Рихтер, старые формы, вроде повести и романа, давно устарели. Грядут формы новые, более достойные той эпохи, в которой мы с вами живем. Грядет супер – роман, и это будет нечто невиданное и неслыханное до сих пор, такое, чего люди еще не видели. Или видели, но очень давно, в эпоху порядком подзабытой античности. Возможно, это будет поэма в духе Гомера, возможно, что-то еще, но это будет, Рихтер, обязательно будет! Сам воздух этих античных мест толкает меня на подвиг, сравнимый, возможно, только лишь с покорением Трои. Да, милый мой друг, только лишь Трои, и никак не меньше, поверьте уж старому сочинителю, нюхом учуявшему приход новой литературы! (Блаженно улыбается, раскидывает в стороны руки, сощурившись, разглядывает луну.)

Р и х т е р (робко). Но ведь вы знаете, что…

С п е р а н с к и й (недовольно перебивая). Да, знаю, знаю! Но какое отношение имеет это к моим поискам!? Знаете, Рихтер, когда приходит время великих свершений, когда рушатся империи и государства, когда целые народы срываются с насиженных мест, и устремляются в поисках счастья в другие страны, – тогда, Рихтер, все неизбежно падает в бездну, и остановить это уже нельзя. Живущие в эпоху перемен, мой друг, живут над бездной, которая однажды непременно разверзнется. Все мы в итоге провалимся в тартарары, но до этого споем свою последнюю песнь, и эта песнь будет прекрасна!

Р и х т е р молчит, не зная, что возразить.

Подходят В л а д и м и р и О л ь г а.

О л ь г а. Папа, я уезжаю с Владимиром.

С п е р а н с к и й. Куда, голубка моя?