Сергей Могилевцев - Лиса и виноград

Э з о п. Благодарю вас, господин председатель, я восполь­зуюсь этой возможностью. Баснописец Эзоп привык к разным аудиториям. Он выступал и перед царями, и в жалких придорожных харчевнях, где его слушателями были шлюхи и нищие, скрывающиеся от непогоды в обни­мку с кувшином дешевой кислятины. Но такого, господа, собрания жестоковыйных сердец Эзоп не встречал за всю свою жизнь. Вам кажется, что вы львы с отточен­ными когтями и безжалостными зубами, но на самом деле вы трусливые зайцы, дрожащие от страха при ви­де маленькой мышки. Вы испугались баснописца Эзопа, который слаб телом, но силен духом, вы одели его в позорные кандалы, опасаясь за свою подмоченную ре­путацию. Вы страшитесь его язвительных басен, спра­ведливо предполагая, что в них будет сказано о вашем убожестве и позорном образе жизни. И вы справедливо опасаетесь, господа, ибо такие басни уже написаны, и отправлены в разные концы Эллады. Вам не остано­вить их торжественное шествие из города в город, вам не остановить тот гомерический хохот, который будут они вызывать у людей, увидевших моими глазами ваше ничтожество и ваши пороки. Ваши души, дельфийцы, та­кие же, как ваши лица, ибо похожи на перезрелые фи­ги, раздавленные колесом проезжей телеги. Вы действи­тельно тунеядцы, ибо питаетесь крошками с жертвенника Аполлона, и живете за счет остальной Греции. Вы трусливы, ничтожны, и не вызываете ни капельки сни­схождения. И это не вы мне выносите приговор, а я, баснописец Эзоп, стоящий здесь перед вами в позорных цепях. Смеясь над вами, я смеюсь над всей человечес­кой глупостью и всеми пороками, какие только сущес­твуют на свете. И вы не сможете заткнуть мне рот ни вашим дешевым судилищем, ни вашей дешевой набожнос­тью, которая на самом деле есть большее оскорбление для богов, чем искренний эзоповский смех. Этот смех, господа, будет звучать в ваших ушах до конца ваших дней, и вы не избавитесь от него даже в Аиде. Начав звучать здесь, он будет звучать уже вечно, до тех пор, пока люди еще умеют читать, и способны откры­вать книжечки моих басен, написанных искренне и с любовью к богам. С любовью к тебе, божественная Мнемозина, и к вам, бессмертные Музы. Вот он, господа, вот он, язвительней эзоповский смех, который, начавшись здесь, не кончится уже никогда! (Начинает сме­яться, запрокинув кверху голову, и подняв вверх ру­ки, закованные в цепи.)

П р е д с е д а т е л ь (испуганно, с т р а ж е ). Неме­дленно увести осужденного!

С т р а ж а уводит Э з о п а , который не перес­тает смеяться и потрясать закованными в цепи руками.

Смех Э з о п а не умолкает, но, наоборот, звучит все громче и громче, заполняя всю сцену и весь зри­тельный зал. От него, кажется, нет спасения никому, в том числе и ч л е н а м А р е о п а г а , кото­рые застыли в неестественных позах, заткнув уши, раскрыв рты и широко выпучив глаза, застигнутые врасплох этим безжалостным смехом.

Э з о п в темнице. Входят Х е р е й и К о р и н н а.

Х е р е й (бросается к Э з о п у ) . Господин! Вы все-таки добились своего, и угодили в эту темницу. Весь го­род настроен против вас, все только и ждут завтраш­него утра, когда по приговору суда вас сбросят с вы­сокой скалы. Чернь в Дельфах беснуется, и ждет – не дождется, когда увидит вас бездыханным, распластан­ным на острых камнях,

Э з о п. Чернь, Херей, беснуется не только в Дельфах, а вообще по всем мире. Она бесновалась раньше, и бу­дет бесноваться до скончания света, которое, очевид­но, в итоге наступит. Чернь вообще не умеет ничего, кроме как бесноваться, это ее отличительная черта. Но гораздо опасней, Херей, другая чернь, – та, которая живет во дворцах, и заседает в парламентах, –этой черни, мой дорогой, надо опасаться больше все­го, и именно против нее боролся я всю свою жизнь. К сожалению, мой дорогой, этот вид черни невозможно победить ничем, кроме своей собственной смерти. То­лько лишь вид умирающего певца, только лишь картина растерзанного львами поэта способна на время остано­вить ее, и дать миру немного передохнуть. Но этот способ останавливать зло слишком дорого обходится певцам и поэтам, – он стоит им собственной жизни,

Х е р е й. Не хотите ли вы сказать, мой господин, что вы специально довели ситуацию до нынешнего состояния, и спровоцировали весь этот судебный процесс, всю эту темницу, и завтрашнюю казнь на рассвете?

Э з о п (с усмешкой). Ах, мой дорогой Херей, в конце-концов человек, который всю жизнь бросался на все, что только шевелится, который перетрахал больше глу­пцов и невежд, чем их родили все жены в Элладе, – в конце-концов такой человек становится перед выбором: а что же ему трахать еще? И не следует ли закончить этот великий трахательный процесс, этот бесконечно затянувшийся акт одним последним, но оглушительным действием? Таким, чтобы круги от этого акта разош­лись далеко по земле, и достигли ее самых дальних концов, а также самых дальних эпох, которые бы вос­хитились этим последним актом немощного человека, бросившего вызов обстоятельствам и богам. Любой ху­дожник, Херей, неизбежно думает о красивом конце, и готовит его, замирая от ужаса и восторга.

Х е р е й. Ах, господин, вы действительно подготовили грандиозный конец, и, возможно, им вы действительно перетрахаете всех глупцов на земле, – разом, и на все времена. Но, может быть, вам стоит повременить? Пятьдесят лет – это еще не тот срок, когда нужно прощаться с жизнью. Тем более, что у нас есть обна­деживающие известия.

К о р и н н а (бросается к Э з о п у ). Господин Эзоп, благодаря вам я стала царицей Дельф! Это что-то не­бывалое и невиданное: я восседала на троне посреди городских площадей, и меня приветствовали толпы на­рода, заваливая подарками и цветами; из-за меня ссорились с женами богатые горожане, а недавно один купец из Коринфа сделал мне серьезное предложение.

Э з о п (с улыбкой, изучающе глядя на К о р и н н у ) . Я рад за тебя, девочка, это действительно большая удача – превратиться из шлюхи в добродетельную суп­ругу. Но справишься ли ты с этой задачей?

К о р и н н а (неуверенно). Я постараюсь. Конечно, сто­ять ежедневно около статуи Аполлона, встречая проезжающих иностранцев, было куда веселей, чем сидеть взаперти в лавке купца, и хранить ему верность до гроба. Да и королевой на рынке быть намного прият­нее, чем рожать ежегодно наследника своему благоверному. Но ведь должен же человек стремиться к чему-то высшему, разве не так? (Неуверенно поправляет корону на голове.)

Э з о п (улыбается). Так, деточка, так. Ты своими рассуждениями о добродетели и стремлению к лучшему доставила мне радостную минутку. Хотелось бы рассказать по этому поводу достойную басню, но отчего-то мрач­ные мысли одолевают голову старика Эзопа.