Сергей Могилевцев - Собачья жизнь

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (ехидно улыбаясь, торжественно и тихо) . А вот и не так, уважаемый Андрей Викторович; а вот и не так, любезный вы мой профессор с дипломом! вовсе и не нужны эпохи и тысячи лет для превращения кильки в керченскую селедку; ибо жена моя, Антонида Ильинична, производит эту операцию практически ежед­невно, с небольшим перерывом на сон и подсчет очередного навара, – на посрамление всех ваших высоких дип­ломов; что же касается причин изменчивости в природе, то вовсе и не закон великого Дарвина, не борьба за су­ществование изменяют все на планете; не она, эта борь­ба, воздвигает высокие горы, ибо горы ни с кем в мире не борются, не она движет материки, ибо нет у материков соперников под Луною; не она взрыхляет твердую, как кремень, промороженную холодом, или, наоборот, прожжен­ную солнцем землю, – чтобы потом, упав на свежую, взры­хленную почву, выросли на ней новые, доселе неизвест­ные виды; выросли дыни и огурцы, груши и сливы, перси­ки м виноград, киви и манго, яблоки и картофель; выро­сли дубы и секвойи, карликовые ели в суровой тундре и гигантские, необъятные африканские баобабы. (Воодушевляется.) Она, эта чудесная, поистине божественная сила всемирного роста камней – роста оттуда, из глуби­ны, из таинственной тишины и прохлады земли, – и есть истинная причина изменчивости в природе; изменчивости всего, что происходит вокруг; именно она превращает кильку в керченскую селедку, хотя супруга моя Антонида Ильинична, а также соседка ее Полина Матвеевна (кивок в сторону К о з а д о е в а ) и думают, что они могут это делать самостоятельно. Именно она, конкретная, зримая и весомая, против которой невозможно никому усто­ять – ибо невозможно противиться тяжести камня, лежа­щего на вашей ладони, – и есть истинная причина измен­чивости в природе, дорогой мой профессор в отставке; она, а не эфемерная, и неощутимая на ладони борьба за существование вашего Дарвина!

А н д р е й В и к т о р о в и ч (решительно вставая из-за стола, брезгливо выпячивая губу). Нет, это что-то не­вообразимое и доморощенное! это плевок в лицо целой науки! говорить о первопричинах вещей на таком прими­тивном уровне, я, извините великодушно, не в состоянии! у меня, в конце-концов, три сотни с лишком печатных работ; я, в конце-концов, профессор, а не какой-нибудь шарлатан, имеющий два класса образования!

Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (не зная, что же сказать, скороговоркой) . У нас и дипломы за изобретения на сте­нке висят! мы сорок лет, верой и правдой, науке служим; а ежели когда через таможни лук провозили…

Калитка со скрипом распахивается настежь, и во двор вбегает Н и н е л ь Ф р а н ц е в н а Б р и т о у с о в а, необычайно рассерженная и агрессивная. За собой она катит тележку, нагруженную товаром для тор­говли на рынке; кое-где из этой поклажи выглядывают рыбьи головы и хвосты.

Н и н е л ь Ф р а н ц е в н а (угрожающе направляясь к И о с и– ф у Ф р а н ц е в и ч у ). Aга, вот он где, явился – не запылился! возвратился наконец со своей со­бачьей прогулки! накрутил собакам хвосты, находился по своим узким тропинкам, насозерцался красот природы и моря, нафилософствовался и наверняка разгадал еще какую-нибудь мировую загадку! (Бросает тележку, под­бегает к столу, хватает в руку пригоршни разноцветных камней и пытается запустить ими в И о с и ф а Ф р а н ц е в и ч а. ) Ага, вот они, вот они, продукты твоих бесплодных мечтаний! продукты твоего изучения тайн, со­зерцаний прекрасного и философствования в обществе вши­вой дворняжки! не рубли, не карбованцы, не гривны и не копейки, а всего лишь дешевые мокрые камни, от которых проку не больше, чем от твоих прекрасных рассве­тов, великолепных закатов, и великих законов природы, открытых в часы тайного вдохновения! я тебе покажу, старый козел, тайное вдохновение, я тебе разменяю гри­вны, доллары и рубли на мокрые разноцветные побрякушки; которые нельзя даже продать туристам на набережной, на­столько они никчемны и лишены всякого смысла! я тебе покажу, кто я такая; я тебе наконец-то напомню, что я пока что твоя сестра, а не какая-нибудь посторонняя тетка с базара; я тебе сейчас по-родственному разук­рашу физиономию; я тебя сейчас поучу уму-разуму, я тебе покажу, где раки зимуют!

Швыряет в лицо З а о з е р с к о м у горсть зажатых в руке камней; И о с и ф Ф р а н ц е в и ч порядком струхнул, ибо вовсе не ждал с утра появления Н и н е л ь Ф р а н ц е в н ы, и не в состоянии объяс­нить ее необычное, агрессивное нападение.

Ч е т а Б а й б а к о в ы х с интересом наблюдает семейную сцену; выведение на чистую воду И о с и ф а Ф р а н ц е в и ч а им очень приятно.

З а о з е р с к и й (пытаясь закрыться рукой и отступая назад). Но послушай, Нинель, к чему такое агрессивное по­ведение, к тому же с утра, когда необходим покой и по­рядок: и в мыслях, и в словах, и в делах? о, знаешь, Нинель, дни человеческие так тяжелы и суетны, столько тяжести, столько грязи, ссор и тоски, столько непони­мания скапливается у человека к концу рабочего дня, что, право, надо ценить эти чистые утренние часы; на­полненные свежей, невысохшей еще под солнцем росой, пением райских птиц в зарослях волшебных цветов, плес­ком ленивой волны и скрипом мокрого камня под башмаком скромного путешественника; о Нинель, не разменивай эти утренние часы прохлады и неги на гнев; не порти и себе, и мне настроение; не порти его и этим уважае­мым людям (жест в сторону Б а й б а к о в ы х ) , при­бывшим издалека в нашу обитель неги и тишины, в надеж­де насладиться местным покоем и открыть для себя что-нибудь новое, тихое, вечное; такое, что в суете и гу­ле большого города сделать просто немыслимо.

Н и н е л ь Ф р а н ц е в н а (разъяренно, превращаясь в тигрицу). Я тебе покажу обитель неги и тишины; я тебе покажу открыть себе что-нибудь новое, тихое, вечное; я, как сестра, заменившая тебе покойную мать, покажу наконец суету и гул большого столичного города! ты как миленький у меня позабудешь провинциальную глушь и бесплодное созерцание; ты сейчас сознаешься мне во всех своих преступлениях против семьи; против несчаст­ных и бедных родственников, сытых уже по горло и твои­ми булыжниками, и твоей облезлой собакой, и твоим бес­полезным, вечно штормящим морем; годным разве что на туман поутру, да на вечный шум днем и ночью!

К о з а д о е в (внезапно вмешиваясь). Однако, Нинель, за­мечу тебе, что ты решительно не права. Причем тут веч­ный шум днем и ночью, который, якобы, издает бесполез­ное море? я, как бывший моряк (поправляет фуражку с ко­кардой) и капитан дальнего плавания, решительно с то­бой не согласен в этом вопросе; конечно же, я не сов­сем одобряю образ жизни и поведение Иосифа Францевича, но все же и в его словах есть доля истины; особенно когда говорит он о красоте того самого моря, которое, Нинель, ты так сильно ругаешь; вообрази только себе: раннее утро, палуба стремительного и легкого корабля, белоснежные паруса, надутые легким бризом, крики чаек, летящих вровень с волной, брызги пены, падающие за поднятый брезентовый воротник, скрип старой, но проч­ной деревянной обшивки…