Николай Боровой - Льющийся свет, или Несколько мгновений из жизни синьора Микеланджело Меризи де Караваджо, итальянского живописца. Драма-роман

Караваджо. (поднимая глаза) Меня зовут Микеланджело Меризи де Караваджо.

Риччо. Да что Вы! Приятно. А мое имя Рикардо Франделли. Весь Рим знает, кто я. Если захотите узнать и вы – просто назовите мое имя и спросите.

Караваджо. Мне нет до этого никакого дела. Плевать я хотел.

Риччо. ( заливисто смеясь ) Вы не заденете меня! А кому вы известны? Никому. Быть может – потому что бездарны. А может просто нет везения. Но даже если бы вы имели право быть знаменитым – чего стоит выбранный вами путь? Возможно, вы просто не умеете в жизни делать ничего, более достойного и полезного, что могли бы оценить важные люди. А может – просто не хотите или трусливы… Впрочем, то и другое в отношении к вам кажется неверно: вы скорее всего талантливы, ибо заставили этих наглецов восхищаться вами ровно так же, как и бояться. Однако, путь вы в жизни выбрали точно не тот. Он уже заставляет вас страдать и наверняка вскорости приведет к краху. Да взгляните на даже добившихся признания, которым вы наверняка завидуете в душе! Что у них есть? Что они могут? Вечные рабы чьей-то милости, заляпанные в красках, сгорбленные и иссохшие раньше времени. И значит ( заканчивает весело ) прав я, а не вы. И исповедуйся мы оба сегодня монсеньеру кардиналу Сантинелли, духовнику герцога Строцци, и он подумал бы точно так же! В результате – вы пишите холсты, голодаете и спите на паперти, вызываете издевки и смех разных мерзавцев, а я, если нужно, заставлю этих мерзавцев мыть себе дорогим вином сапоги. И значит – мою душу болью наполняет Сатана, а ваша страдает по справедливости, пытаясь научить вас уму.

Караваджо. ( свирепо и с красными от гнева и вина глазами ) Подите к черту!

Хозяйка в этот момент приносит блюдо с разными яствами и две бутылки вина, но слыша слова Караваджо, останавливается в нерешительности. Риччо показывает «ставь спокойно».

Риччо. Слушайте. Вы мне чем-то симпатичны. Сам не знаю почему, ей-богу! Смесь страха и уважения в душах этих «маскальцоне» расположила меня к вам, или же ваша привычка грустить и топить боль в вине, знакомая мне хорошо, но такова правда. Вся ваша жизнь говорит о том, что вы не правы, ибо должен человек не нищенствовать и мучиться, а богатством, успехом и страхом вызывать зависть и уважение у других. Да если даже вы завтра станете известным, настоящего богатства не достигните никогда, всё равно будете зависеть от подачек и чьей-то милости, а для тех, кто их вам швыряет, останетесь только ремесленником и существом низшего рода. А вот я, не без гордости скажу вам, иногда чувствую, что господин герцог необычайно ценит мои услуги и нуждается во мне быть может даже более, нежели я в нем. ( Внезапно с искренностью обращается к нему ) Слушайте! Бросьте все ваши глупости и идите служить к нам, в дом Строцци. Ко мне. Сейчас вы мучаетесь пустым желудком и дрожью в теле, если ночь отчего-то холодна. А уже завтра у вас будет теплая комната в нижних этажах герцогского дворца, набитый живот и дорогое вино, не издевки шлюх, но их страх и любовь! Уже завтра. И это будет только началом! В самом деле – бросьте глупости. Вы страдаете зря, вполне имея возможность жить иначе. Вам придется держать в руках шпагу, а не кисть, но это вы умеете. А мне нужны верные люди. И то, что ныне мучит вас, завтра уйдет и будет вызывать у вас усмешку. Ну, так как?

Караваджо. (откинувшись во время тирады к стенке и с закрытыми глазами ) Ах же ты бедолага… Слепец, который верит, что познал истину… ( после паузы ) О, если бы ты знал, какое это счастье суметь передать на холсте свет и горькую мудрость луны, под которой мерз ночью… Залить ее светом холст, словно мир… Мне нечего сказать тебе, только знай – однажды боль в твоей душе не сможет ни успокоить, ни залить уже ничего… Хозяйка! ( кричит ) О достойная Анна-Мария жена своего мужа с добрым сердцем… Отведи меня в комнату наверх, ибо я слишком много выпил, чтобы самому и не свалившись доползти до приюта твоей бескорыстной доброты, но не хочу мешать дурной компанией этому синьору насладиться отличным барашком и вином. ( Берет сумку с холстами и шпагу, опираясь на нее и внезапно с трезвой серьезностью и твердостью в языке ) Мне жаль тебя, ибо время уже начало отсчет к твоему краху. А когда наступит крах… О, я не хотел бы в тот момент быть рядом! ( Вместе с хозяйкой, которая вполголоса отчитывает его за опасную наглость, уходит )

Риччо. ( заливисто смеясь в след и наливая вино ) Глупец, не желающий признавать истину очевидного. Я много видел таких и сомневаться в выбранном пути у меня нет причин. Эй, Вельзевул, отродье предвечной бездны, иди-ка сюда! ( Наливает полный кубок вина ) Давай, сшибись с человеком, который живет по заповедям Святой Церкви, даже когда совершает зло… ( выпивает и продолжает ) Ибо Святая Церковь – плоть от плоти душа мира, а мир полон зла и требует его в ответ… Глупец!.. Эй вы, там! Трусливые и чем-то мнящие себя холуи, садитесь ко мне поближе, за мой теперь стол, ешьте и пейте со мной вдоволь, герцог Строцци платит за это! И не обижайтесь на грубые слова – я говорю вам их с любовью и уважением, ибо на вас стоит мир!

Его слова слышат и кутеж пускается вовсю.

Вилла Мадама, резиденция кардинала Франческо дель Монте, недалеко от Ватикана. В большой и светлой зале столпились несколько известных римских художников, которые должны представить кардиналу и собравшимся новые полотна. Среди них Президент недавно созданной Академии Святого Луки Федерико Цукарро, известные художники Галло и Д‘Арпино, Грамматико и Джентилески. Сами полотна поставлены тут же и пока накрыты холстами.

Мантелотти, секретарь кардинала дель Монте ( входя ). Досточтимые синьоры! Его высокопреосвященство монсиньор кардинал несколько задерживается с документами, которые должны получить его подпись, просил простить его и не стесняться пока в угощениях.

Художники и собравшиеся отвешивают поклоны и следуют словам Мантелотти.

Галло. Синьоры, что не говорите, но сам Господь благословляет путь и дела его высокопреосвященства! Испокон веков Святая Церковь и великие мира сего старались покровительствовать искусству, которое возвышает людские души и приближает их к Господу. И монсиньор кардинал кажется решил не уступить великим меценатам прошлого, собирая вокруг себя в Риме не одни лишь признанные таланты, но и людей, в которых печать Господня пока только проступает, по большей части надеждой. И видит бог, если такой надежде дано сбыться, то лишь благодаря этому.