Илья Тель - Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

Единственно Мышкин по обыкновению думает, что Ганя исправится: «Он еще успеет перемениться; ему много жить, а жизнь богата…». Но Ганя не исправится. Это знает и сам Ганя. Напомним один эпизод: получив записку от Аглаи Епанчиной, Ганя «поцеловал ее, прищелкнул языком и сделал антраша». Ибо в его воспаленном воображении снова замаячил призрак выгодного брака, который гражданин Иволгин так безуспешно «торговал».

АДВОКАТ. Вот слушаю я господина прокурора и не понимаю одного: в чем он, собственно, обвиняет моего подзащитного. Иволгин – несчастный человек. Деньги любит. Возможно, чрезмерно. Так это всегда было. Все их любят! Просто у кого-то они есть. Кому-то они достаются с рождения, или по наследству, или… через постель. (Бросает взгляд в сторону Барашковой.) А у кого-то их нет!

Иволгину, вот, – не повезло. И, заметьте, не повезло вдвойне! Ибо происхождение Гаврилы Ардалионовича давало какие-то надежды на лучшую долю. Не случайно, в обществе, цитирую, «он привык являться как молодой человек с некоторым блеском и будущностью». А здесь – относительная бедность, отец – активный полоумный пропойца. Добавьте неприятие матерью и сестрой Настасьи Филипповны как, цитирую, «падшей женщины». Как ж ему не беситься?

И если все измышления о душе Гаврилы Ардалионовича – правда, то что с того? Эка невидаль! Человек денег алчет. Разбогатеть хочет. Богатым завидует… А судьи кто? Кто те самые великие фигуранты дела, дающие уничижительные характеристики моему подзащитному? Кто? Гражданин Рогожин, на которого деньги с неба упали. Заработал он их трудом праведным, или хотя бы неправедным? Нет! А от денег ведь не отказывается! Швыряется ими направо и налево. Аглая Епанчина, родившаяся если не с золотой, то с позолоченной ложкой во рту. Или Настасья Филипповна, ненавидящая Тоцкого, но живущая у него на содержании…

Побывали бы они в шкуре моего подзащитного, не так бы еще прокрутились. Или брат Коля, который говорит: «Я бы Ганьке всё простил, если б он по любви; да зачем он деньги берет, вот беда!». Говорит, но живет на жалование брата… Да и не знает еще цену проклятым деньгам… Простительный юношеский максимализм…

Жизненная программа, которую Гаврила Ардалионович излагает князю Мышкину, «капитальная цель», которую он преследует… вполне себе программа и цель, и никакой оригинальностью не отличается. Нужны человеку деньги: семьдесят пять тысяч рублей. «Я денег хочу», – говорит Мышкину мой подзащитный. Что же здесь предосудительного?! И Мышкин говорит Иволгину: «Мне кажется, что это сплошь да рядом случается: женятся на деньгах, а деньги у жены».

Сам подзащитный справедливо считает, что имеются люди и подлее него. Да и князь усмотрел в Гавриле Ардалионович какую-то способность на искреннее чувство. Простил его… Сказал добрые слова: «Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать. <���…> Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный». Все верно…

И вообще, можно даже согласиться со всеми доводами обвинения. Вот только непонятно, какое наказание следует «прописать» гражданину Иволгину. Он ведь и так наказан. Самим собой. Не так ли, Гаврила Ардалионович? Наказание, которое мы могли бы «присудить» гражданину Иволгину соотносится с его уделом.

ПРОКУРОР. Эх, Гаврила Ардалионович! Скажу от души, по-свойски. Мы ведь здесь все – не ангелы. И господин судья (судья строго, но в чем-то согласительно покашливает) , и господин адвокат (адвокат качает головой в знак согласия) . И я! Да вот, и господин делопроизводитель – первый раз его, кстати, вижу – как-то уж больно нервно на все реагирует, будто кается в чем-то… Ну да ладно!

По мне, судить вас надо за то, что вы не способны пойти до конца, не способны, как сказано в материалах дела, «подличать, так подличать», и не из боязни подлости, а из-за страха – как бы чего не вышло. Ординарность, ординарность – вот ваш удел и ваша беда.

Как сказал вам Ипполит Терентьев, «…вы тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой ординарности! Вы ординарность напыщенная, ординарность несомневающаяся и олимпически успокоенная; вы рутина из рутин! Ни малейшей собственной идее не суждено воплотиться ни в уме, ни в сердце вашем никогда. Но вы завистливы бесконечно; вы твердо убеждены, что вы величайший гений, но сомнение все-таки посещает вас иногда в черные минуты, и вы злитесь и завидуете».

ИВОЛГИН. Да замолчите же, наконец!

ПРОКУРОР. Да мы-то замолчим. Да вот вас жалко, несчастный человек. Эх, Гаврила Ардалионович! Правильно вам господин адвокат сказал: деньги надо было брать из камина. То ваше единственное лекарство. Дурак вы и дурак желчный. Правильно, правильно: не за что вас судить! Точнее, судить может и есть за что, а вот приговор выносить ни к чему. Вы и сами себя за все осудите и накажете. И будете всю жизнь отступать, терпеть, выгадывать и… прогадывать. Впрочем, не такая уж это и редкость.

СУДЬЯ. Ладно. Хватит, господа. Здесь все просто. Все предсказуемо. Здесь человек на своем месте! И бог с ним, как говорится. Следовательно, дело – не в Иволгине. Не в нем. А в ком?

АДВОКАТ. Мне кажется… (Задумался.)

СУДЬЯ. Что?

АДВОКАТ. Ведь после предложения, если хотите, делового предложения гражданина Тоцкого в адрес Барашковой о замужестве, та приятно удивила и Тоцкого, и генерала Епанчина спокойными, зрелыми, взвешенными рассуждениями о своей… жизненной ситуации и гордыни, об изменившемся взгляде на вещи, о приятии свершившихся фактов, цитирую: «что сделано, то сделано, что прошло, то прошло»; о желании, цитирую, «воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, сознав новую цель».

Взвешенные замечания о Гавриле Ардалионовиче, о понимании цены денег, о готовности принять капитал, цитирую, «вовсе не как плату за свой девичий позор, в котором она не виновата, а просто как вознаграждение за исковерканную судьбу».

Посудите сами: все как-то начинает выправляться… Начинаются переговоры, общение Настасьи Филипповны с Гаврилой Ардалионовичем. Да, потом, конечно, начинаются какие-то подозрения насчет… души Гани, его намерения жениться только на деньгах, недоброжелательства семьи Иволгиных к браку со «скверной женщиной», и прочее… Но все это… поправимо… в реальной, так сказать, жизни. Но вот потом… Потом появляется какой-то новый блуждающий нерв и наступает какой-то новый раздрай.

И вот представьте себе – замкнутый мир знакомых друг другу людей. Назовите этот мир как угодно, хоть клубком змеиным. Но змеи-то друг с другом как-нибудь уживутся, как-нибудь приладятся… И в этом мире появляется кто-то… новый, кто-то… лишний. И вот этот лишний-то и подозрителен. И мне думается, что этот лишний – Лев Николаевич Мышкин, наш тишайший, сиятельнейший князь.