Вадим Шершеневич - «Дама в черной перчатке» и другие пьесы

Он все врет! Сверху косматый город кажется только грязной
Скатертью, на которой крошками набросаны дома.
И наше счастье, что любовь не спустили мы
С камнем на шее в муть его лирических валов.

О да! Я знаю: весь мир – это длинная, нервущаяся кинемофильма
Окровавленных, прыгающих женских языков.

Как на крыльях мельницы, в водовороте событий
Ты, желающий жить, успел истлеть!

Неправда! Посмотрите,
Да научитесь смотреть!
Снимите
С душ запыленный монокль тысячелетий,
Он врезался в душу и заставляет ее хрипеть,
А ведь у вас есть розовенькие дети!

Мы боимся города, когда он начинает скакать
С одной
Крыши на другую,
Как каменная обезьяна,
Поутру и
Порой
Вечеровой
Нас тысячью голосов пугать,
Вылезая, как из медальона, из тумана.

У города нечищеные, желтые челюсти фонарей!

Каждый день рушатся достраивающиеся скелеты!

Трамвай слопал у меня пять детей!

Я не могу есть дома́, как конфеты.

Вырожденцы! Занавесьте суетою
Свой разговор!
Смотрите: день ночеет! В воздухе смуглеют почки!
Город взмахнул трубою
Завода, как дирижер,
И вставил огни витрин в вырез фрачной сорочки!
Смычок трамвая заскользил по лопающимся проводам,
Барабаном загудели авто по мостовой,
Все пляшет здесь и там,
Трам-бум-бам!
Научитесь каждый быть самим собой!

Послушайте…

Я и сам знаю, что электрической пылью
Взыскриваются ваши глаза, но ведь это потому,
Что вы плагиатируете фонари автомобильи,
Когда они от нечего делать пожирают косматую тьму.

Послушайте…

Вы скажете, что ваше сердце ужасно
Стучит, но ведь это же совсем пустяки;
Вы, значит, не слыхали входной двери: всякий раз она
Оглушительно шарахается, ломая свои каблуки.

Нет, кроме шуток…

Вы уверяете, что корью
Захворало ваше сердце – но ведь это необходимо хоть раз!

Вы в этом убеждены?

Хотите – с доктором поспорю!
У каждого бывает покрытый сыпною болезнью час!

А вот, когда вы выйдете в разорванный полдень
На главную улицу, где пляшет хо́лодень,
Где скребут по снегу моторы свой выпуклый шаг,
Как будто раки в пакете шуршат, —
Вы увидите, как огромный день, с животом,
Раздутым невероятно от проглоченных людишек,
На тротуар выхаркивает, с трудом
И пища́, пищи излишек.
А около вскрикивает монументальная женщина скорбно
И пронзительно. Ее душит горбатый грешок.
Всплескивается и хватается за его горб она,
А он оседает, пыхтя и превращаясь в порошок.

Послушайте! Это, в конце концов, невыносимо:
Каждый день машины, моторы и водосточный контрабас.

Это так оглушительно!

Но это необходимо,
Как то, чтобы корью захворало сердце хоть раз.

Вечерняя почта! Не угодно ль купить!

Идеальные подтяжки! Прочнейшая нить!

Синтез целого дня! Кровавое сражение!

Перепутайте все имена нежданно!
Надо именить
Лидией – Анну
И Еленой – Евгению.
Пространство и время умерли вчера!
Любовь умирает, как голубь под крышей!
А ваше настроение —
Это биржевая игра:
Я закричу – и оно, как акции, поднимается выше.

Какой огромный человек!

Чудодейственный лак!

Он расклеивает свои интонации на сердца, как на столбы!

Почему народ вокруг него изнемог, и измяк,
И перестал держаться за нижнюю юбку судьбы.

Я хотел вам прочесть отрывок величавый
Из новой поэмы «Серенада в восемь».

Браво, браво!
Просим! Просим!

Я нервно шляпу коверкаю
И слушаю звуки голоса…
Вы стоите пред этажеркою,
Заплетая волосы.

О милая! Как жалко,
Что Вы далеко там.
Влажный запах фиалки
Меж телом и Вашим капотом.

Озираюсь на вечер душный,
Улыбаюсь с тоскою.
Вам шлю поцелуй воздушный
Тонкой рукою.

Ваши черные косы, как рамы,
Овал лица обрамляют…
Неужели не жалко Вам, Дама,
Что мой поцелуй пропадает?..

Браво, браво! Чудесно!

Ваше имя и так нам известно;
Вы слывете утонченнейшим стилистом
И поэтом влюбленным.
Мы любим внимать вашим истовым,
Горделивым звонам,
Вы улыбаетесь в стихах благородно, хотя фривольно!
Прочтите еще нам!

Довольно!

Слушайте, кретины…

Так с нами не говорит никто!
Нас обычно величают: «Милостивые государыни и государи!»

Так ведь в моей душе сотни карманов, как в пальто.
У моего мозга почтительные лица и свиные хари!
Я выну из правого кармана: «Слушайте, братья!»,
А из левого лезет: «Слушай, кретин!»
Все равно! Я швыряю стоглавые объятья,
Незапачканные в помойке привычек и рутин.
Ведь если даже церковь привстала на цыпочки
И склонила внимательно свой купол ко мне,
Так это потому, что я новою правдою выпачкан,
А мои удары не канифоль на струне,
Не канифоль, которую можно стряхнуть.
Даже мостовые встают на дыбы мне навстречу,
Целуются рябым лицом, мне падают на грудь.
Я дымами, домами и громадами искалечен,
Вы не видали…