Иннокентий Анненский - Фамира-Кифарэд

Конец дороги пыльной.
А зачем
Ты к ним ходил, Фамира! Стосковался
По золотым браслетам, влажных глаз
И суженных желаньем надо было
Для этих струн?
Иль самок соловей
Приманивать задумал, сотрясая
В щите у черепахи запертой
И плачущий по звездам горный воздух.

Га… женщина. Из моего шатра!
Уж завелись поклонницы талантов,
Блудливые менады — точно моль
В плаще, который позабыли выбить.

Оставь мой дом. Я — нищий кифарэд:
Дверями ты ошиблась.
Тут без флейты
И без венков пируют.
Голодна,
Так поищи в корзине хлеба; женам
Я не играю, я играю звездам.

Дитя мое! Любимое дитя…
Что значит муки вытерпеть! Его
Из мириад я отличу. А долго ль
Он был со мной… Пока пары безумья
Не заслонили мир на двадцать лет,
На целых двадцать лет от бедной нимфы.

Безумных здесь не лечат — уходи…
Да, точно, ты — безумна.
Но зачем же
Меня зовешь своим ты, не пойму…
Я не терял еще рассудка.
Разве
Ты заразишь меня своим безумьем
И трепетом печали.

Кто ж ты? Кто?

Аргиопэ, рожденная на высях
И брошенная нимфа.

Для чего ж
Вам, нимфам, слезы? Это — не лукавство,
Чтоб сердце взять мое и растопить?

Не плачу я, но чувства странно смутны.

Ты назвала меня своим, жена?..

Я родила тебя. Ты, верно, спросишь,
Зачем же был ты брошен. Мой рассказ
Мучителен, но слушай. Дай мне руку.

Мы сядем здесь на камне, чтоб никто
Признаний не слыхал моих, Фамира.

Я сесть готов с тобой. И я люблю
О, не тебя, — но сказки роз и перлов
Дыхание твое люблю я, речи странны.

Ты слышал ли когда о превращеньях
Желаньями охваченных богов?
Кронид быком и лебедем, дождем
Он ластился к невестам — даже Смертью
Семелу он любил, испепеляя…
Но белая рука, которой ты
Пожатия боишься, не пустила
Его на эту грудь…
Я помню — день
Так жарок был. Охотой утомившись,
Заснули мы в горах. И вот оса,
Запутавшись в косе моей, гуденьем
Заставила меня привстать — и вмиг
Два черные и выпуклые глаза
Меня заворожили… Там, зеленым
На солнце нежась телом…

Ай — она!
Постой!.. Она — опять…

Ты безрассудна.
Иль ящериц боятся?

Но продолжай ласкать меня. Я звуки
Из струн твоих люблю. Их на зарю
Похоже нарастанье, — на зарю
Туманного рассвета. Дальше — сон!

Невластная уйти от мягкой ласки
Лучей, листвой таимых, я опять
Уже заснуть была готова. Взял бы
Меня Кронид покорной. Ведь никто
До той поры мне кос пушисто-нежных
Еще не распускал. Но вновь оса
Забилась в завитки волос, и жало
Мне прокололо кожу. С диким криком
Я на ноги вскочила, и рука
Лукавую стряхнула. Изумрудный
Меж камней скрылся хвост ее, и вмиг
Из чаши той, что солнце обернуло,
Допив ее до капли, два огня
Сухие пронеслись с громовым треском,
И будто свод стеклянный рухнул — звон,
И стон, и дым наполнили ущелье.

Как этот сон и страшен, и красив:
Багровые лучи сквозь белый полог.

Зевс не простил меня. Хоть никогда
Суровых глаз его я не встречала…
С улыбкой он так ласково глядит,
Когда меня встречает и теперь…
О, Зевсова улыбка!.. Позже вы
Ее поймете, люди, — мы в века
Передадим ее вам — в серых камнях,
Где будем мы, покорны молотку
Искусного ваятеля, на ваших
Гробницах спать — с прижатыми руками
И устремив в пустые небеса
Свои глаза, пустые тоже…

Как?
А сказка уж окончилась?.. Жалею…

Мне тяжело рассказывать — сойти
Хотела б я, Фамира, с этой черной,
Грозящей мне дороги…

Час настал
И нимфа полюбила. Грустный жребий.
С Филаммоном спознались мы. Его
Забыла я лицо. Но ты так ярко
Напомнил мне мой брак — и эту ночь
Среди соленых брызгов, и молений,
И воющих валов, и шума сосен,
Мой алый стыд и уступивших рук
Сцепленье и распалость.

Предо мною
И ты, и он слились…
Глаза вас разнят…
Тот покорял, тот требовал, а ты
Рожден, чтоб быть безрадостно любимым,
Пленять, как сон, и ускользать, как тень.

Заря сравнялась с небом. Вижу солнце,
И золото слепит меня. О нет
Я отойду… Иль пойте глуше, струны!

И девять лун безрадостных потом
Девический я распускала пояс.
Родился сын. Опять чернела ночь.
Их только две таких бывает нимфам.
Я мучалась одна — в лесу — и это
Последнее, что помню я.

Тебя
Запомнила еще я. Если только
Воспоминанье это, а не бред,
Но прежнего позорней — и бессмертней…
Иль, чтобы месть насытить, о Кронид,
И двадцать лет тебе скитаний мало?
Да, двадцать лет, травимая осой,
Приюта не имея, я металась
В безлюдии лесов, по кручам скал,
По отмелям песчаным и по волнам
На челноке с матросом, может быть,
Которому беспомощная нимфа
Безумием и жалкой красотой
Пары от лоз фракийских услаждала.
Как в забытьи — один, но мутный день,
Вместивший мириаду и ночей,
И дней, я помню эти годы.
Старый
Силен меня нашел и, от козлят
Своих отбив, лечил меня, — он травы
Душистые давал мне пить, сперва
Осу убив приманкой на косматой
Своей руке.
Я знаю, что живет
И до сих пор Филаммон, но наказан
За брак со мной небесной волей.
Жен
Он больше не ласкает, и в палатах
Филаммона не водится детей.
А про тебя я знаю, что увенчан
На играх ты, Фамира, и твои
Прославлены по всей Элладе струны.
Но отчего ж ты не с отцом?