Максимилиан Неаполитанский - Судьбы перепутья. Роман в шести частях с эпилогом

– Да это идеологии противоречит, так сказать. Всё долго рассказывать. Но и ещё лично познакомиться хотел и, когда меня попросили некоторым студентам о новости этой рассказать, решил вот так к вам сразу и прийти. Узнал я недавно о кончине; говорят, он в субботу «отчалил», а отчего – кажется, никому не ясно. Профессор-то достойный был, можно сказать, даже самый лучший в университете нашем. Да что там в университете – в городе во всём, в стране даже! – он одушевлялся всё сильнее, и лицо его снова задрожало, напряглось, а большие голубые глаза заблестели ярче. Сатукееву он снова показался весьма неприятным, и к тому же ещё где-то в его подсознании, в глубине самой, начало появляться ощущение чего-то крайне нехорошего.

– Меня Демьян зовут, – продолжал Пешкинский немного спокойнее, – отчество говорить не буду, а то официально слишком всё выйдет. А о вас-то много знаю: и отчество, и что живёте здесь. Ну да ладно, это уже, так сказать, лишнее, – он снова остановил свою быструю речь и исподлобья взглянул на Сатукеева. Арсений заметил, как часто этот маленький, быстро и непонятно говорящий человечек использует в своей речи частицу «то», от чего речь его кажется ещё более нескладной. Ощущение после первой встречи с ним у Сатукеева оставалось неприятным, и когда Пешкинский снова остановился, ожидая ответа, он промолчал.

Этой странной паузы маленький человек в своём гигантском, поглощающим его пальто не заметил и стал преспокойно прощаться, что немало порадовало Сатукеева.

– До свидания, Арсений Фёдорович. Ещё, думаю, увидимся. Мне убегать надо. А профессора-то жаль, – и, не дождавшись ответа, он резко развернулся и быстрыми частыми шагами пошёл по направлению к набережной.

Три минуты стоял Сатукеев в странном поражённом состоянии. И новость, и встреча с Пешкинским – странным знакомым, который так много знает о нём и который неожиданно появился и неожиданно исчез – неприятно удивили его. За три минуты остолбенения в его голове пролетело немало мыслей, многие из которых были весьма неприятны ему и представляли собой как и серьёзные вещи, так и совершенно странные каламбуры. Но такое состояние прошло; он очнулся, достал ключ, вошёл во двор. Когда он открывал дверь парадной, что-то будто сверху нашло на него, и он произнёс вслух:

– Профессор-то мой, Андрей Андреевич, скончался.

После встречи с Сатукеевым Пешкинский отправился в один из своих любимых ресторанов на обед. Несмотря на то, что денег у него было мало, на то, что он должен был нанимать жильё и платить за университет, он всё равно время от времени трапезничал в дорогих заведениях, размышляя о своих идеалах. Ему казалось, что это даёт ему некий статус человека, который, не имея больших средств, обладает вкусом к хорошей жизни. Иллюзии его распространялись, как ни странно, исключительно на еду, к остальному же, что могло бы подразумевать под собой хороший вкус, он был безразличен, и безразличен в той степени, которая делает человека неопрятным, неаккуратным и даже немного диким.

Хорошие рестораны его не спасали, он всё равно оставался таким же, каким был в детстве – привыкшим к неаккуратности в одежде и к беспорядку в доме. И сейчас, как обычно, одетый в широкую, неподходящую его размеру одежду, – в гигантское утеплённое клетчатое пальто, так удивившее недавно Сатукеева, в свободно висящие тёмно-синие поношенные штаны (немного порванные внизу по неясным причинам) и в старую обувь – он быстрой походкой зашёл в большой зал ресторана с многочисленными маленькими столиками.

В зале все стены были выкрашены в белый цвет. На некоторых из них висели небольшие картины, изображавшие однотонные пятна и линии, а по углам стояли красные статуи античных персонажей, и благодаря широким окнам, дававшим много света, всё это будто бы сияло. Между тем из окон виднелась оживлённая улица с почти бегущими, спасающимися от пыльного ветра прохожими, и это создавало странный эффект, совсем не совпадая со спокойствием, царившим в ресторане, особенно, когда в нём, как сейчас, было мало посетителей.

Пешкинский сел за один из маленьких столов, рассчитанных на двоих. Он уже, надо сказать, совсем привык и к маленьким, весьма неудобным этим столикам, и ко всей остальной обстановке в этом заведении, и почти ни на что не обращал внимания, хотя, когда попал сюда в первый раз, долго всё рассматривал и удивлялся. Затем сразу, не глядя в меню, он заказал себе плотный обед, состоявший из четырёх блюд и напитка.

Он собирался поесть в одиночестве, но, когда заказ принесли, в дверях зала показался его знакомый, одетый очень изящно, в подходящую для весенней погоды одежду. На нём был расстёгнутый укороченный плащ, под которым виднелась серая жилетка, белая рубашка и коричневый галстук в полоску, а также, под цвет плаща, классические, но не очень строгие брюки, которые едва касались лакированных чёрных ботинок. Волосы у него почему-то были влажные, словно он попал под сильный дождь, но всё остальное было сухо. Он быстрой походкой, сразу заметив небезызвестное для него лицо, подошёл к Пешкинскому.

– Здравствуй, Демьян. Как же ты здесь оказался? – его голос был очень спокойным, размеренным и немного хриплым; глаза смотрели будто насквозь. Когда Пешкинский стал отвечать, густые брови пришедшего знакомого поднялись, а на всё лицо, которое было достаточно бледным, распространилась широкая улыбка и показались ровные белоснежные зубы.

– День добрый, Караванов! Как видишь – да, я здесь, и собираюсь вкусно пообедать, – говоря это, Пешкинский снова весь напрягся, лицо его задрожало, но, к счастью, его собеседник, так сильно контрастирующий с ним и более, чем он, подходивший к обстановке в ресторане, совсем этого не заметил. – Присаживайся, если желаешь, а я-то думаю, желаешь, давно ведь поговорить ты хотел, – продолжал Пешкинский. Его глаза сверкнули задорным блеском, и он улыбнулся в ответ на улыбку Караванова; но и здесь было большое различие, так как казалось, что Караванов улыбается совершенно искренне, а Пешкинский, наоборот, почему-то притворствует или готовится слукавить.

Караванов начал двигать стул, но как-то очень медленно, будто был не уверен в своих действиях. В это время Пешкинский заметил, что его волосы были на самом деле покрыты лаком и поэтому, когда он входил в зал, казались влажными; такая причёска придавала внешнему виду Караванова особенную деловитость.

– Вот что, Демьян, – начал он. – Мы же с тобой знакомы со школы, как говорят, старые друзья, и много у нас было общего и, может быть, есть до сих пор. Мы же ведь помним свою малую родину, свою провинцию, – он вдруг сделал паузу в начатом разговоре, отвёл свой взгляд на окно, а потом так же неожиданно, как и остановился, продолжил. – А мама твоя мне звонила, всё спрашивала, куда ты пропал. Я ей ничего понятного не ответил, лишь успокаивал, говорил, что ты скоро выйдешь на связь, – он снова остановился, – вот только это уже месяцев восемь назад было, когда ты ещё в порядке был и я думал, – тебя скоро увижу, а ты раз – и пропал, совсем надолго. К телефону не подходишь, квартиру поменял; в университете говорят, что ты на занятия ходишь, стал даже очень активен на них, но вот только говорят, что ты ещё и идеями странными увлёкся, и я поэтому, когда неделю назад тебя в Летнем саду увидел, сразу захотел встретиться для разговора. Ну, теперь ты обязан рассказать мне, как своему старому другу, что же с тобой произошло за это время?