Максимилиан Неаполитанский - Судьбы перепутья. Роман в шести частях с эпилогом

Личность Пешкинского обрела ещё больше загадочности в мыслях Сатукеева, и он продолжал разгадывать остальные тайны сегодняшнего дня: вспомнил о странных людях у себя во дворе и о том, что один из них сейчас находится перед ним. Он мог долго просидеть в таких размышлениях, но его неожиданно пробудил голос его соседа.

– Смешные у вас здесь обычаи, – сказал Караванов, когда домработница подавала ему чашку.

– Так требует Виктор Альбертович, что поделаешь, – ответила она с оттенком какой-то фамильярности в голосе.

Фаина Михайловна налила чай всем, кроме Сатукеева, так как он отказался, ссылаясь на бессонницу. Как раз в этот момент вошёл Энгельгардт и попросил Арсения пройти в его кабинет, так как он был первым в списке.

В комнате осталось пятеро, – домработница тоже вышла. Пешкинский поставил чашку на столик и сказал:

– Интересно, что достанется Сатукееву. Андрей Андреевич его всё-таки очень уважал.

– Мне больше интересно, что достанется мне. Неужели это может быть что-то ценное? – с излишней уверенностью откликнулся на слова Пешкинского Коридонов, тоже ставя свою чашку на стол и беря печенье.

– Профессор не был особо богат, – ответил Караванов на вопрос Коридонова. – Может, квартира была какая-нибудь, но вряд ли он нам такую ценность завещает.

– Откуда ты знаешь? – вдруг пробормотал программист. Его глаза уже не были сосредоточены и смотрели то в окна, то на людей, сидящих вокруг него.

– Ничего я, признаться, не знаю, просто предположил. И вообще я очень удивился, когда мне сообщение от Энгельгардта пришло. Я ведь профессора раза два видел, не знаю, как он меня запомнил, – его голос звучал очень просто, сильно отличаясь от того тона, с каким он беседовал днём в ресторане с Пешкинским. – Я ещё больше удивился, когда здесь всех вас увидел, когда потом Демьян пришёл, – продолжал Караванов. – Я думал, что будут родственники, а я в этот список попал случайно, но, как оказалось, у профессора их нет и он решил собрать нас всех. Решил раздать своё добро каким-то студентам. Это даже как-то абсурдно, – закончил он с насмешкой в голосе и оглянул всех, думая о том, какое впечатление произвели его слова.

– Может быть, он меценатом решил стать, – с каким-то весельем сказал Пешкинский. Ему явно нравилось находиться здесь в ожидании провозглашения своего наследства, и такой пространный разговор мог продолжаться ещё долго, но вдруг вошла домработница и предложила принести ещё чаю.

Сатукеев был первым в списке и по завещанию получал право на публикацию книги профессора, о которой упоминалось во второй бумаге. На такой поворот обстоятельств он рассчитывал меньше всего и сначала был отчего-то очень грустен, но когда Энгельгардт объяснил ему все тонкости этого дела, то он осознал, что всё не так уж и плохо и не такая уж на нём большая теперь ответственность за публикацию, авторство и так далее. К тому же, что и было естественно, он вовсе мог ничего не публиковать и оставить всё как есть, и тогда ни о книге профессора, ни о нём самом никто бы не узнал.

Он выслушал Виктора Альбертовича, но ближайшие распоряжения решил отложить и попросил нотариуса оставить ему адрес электронной почты и ещё какой-либо контакт. С этого дня книга и права на неё были у Арсения, и оставалось только заплатить издательству и выпустить определённый тираж для «пробы». Деньги на тираж у него были, и за это он не беспокоился, но какое-то неприятное чувство неразрешённого дела царило в нём и мучило его мысли. Поэтому после беседы с Энгельгардтом Сатукеев хотел отправиться домой, но когда зашёл в гостиную, чтобы передать Пешкинскому, что он следующий, то почти все попросили его остаться и рассказать, что же ему досталось. Он согласился.

Когда Сатукеев говорил Пешкинскому, что Энгельгардт его ожидает, они встретились взглядами, и Арсений увидел в его глазах безудержную эйфорию, желание бежать и извиваться. По нему всему видно было, что сейчас реальность воспринимается им как сверхъестественное. Сатукеев сразу же постарался отвести от него взгляд и, лишь когда Демьян уже выходил за дверь, мельком посмотрел ему вслед.

Как только Сатукеев сел на диван, его сразу же спросил приятель Пешкинского, оставшийся в одиночестве на своём прежнем месте:

– Ну, что уже получили?

– Можно сказать, книгу, – ответил Сатукеев уставшим голосом. Он действительно утомился за этот день: его голова стала тяжёлой, а всё тело почему-то ломило.

– И всего лишь? Это та, о которой во второй бумаге говорилось? Рады ли вы? – он безудержно мог бы продолжать вопросы, и, когда Сатукеев хотел уже начать всё-таки на них отвечать, он его перебил и сказал:

– Меня, кстати, Дмитрий Морозянкин зовут. А вас? – он встал и подошёл к Сатукееву и Караванову, чтобы пожать им руки. Сатукеев вяло протянул ему свою и сказал:

– Арсений. Можно на «ты», – то же самое примерно таким же тоном сказал Караванов, после чего нахмурился и скрестил руки на груди в знак внутреннего протеста. Ему эта личность, так сказать, новый товарищ его старого друга, очень не нравилась, и он старался особо с ним не взаимодействовать. Когда Морозянкин сел, Сатукеев продолжил говорить:

– Честно говоря, я бы ничего не хотел получить от покойного. Как-то несправедливо это, в особенности если бы мне досталась какая-нибудь дача, или автомобиль, или квартира. Можно сказать, что книга, наверное, в этой ситуации самое подходящее.

– Странный ты человек тоже, – начал Караванов. – Неужели не хотелось бы в таком относительно молодом возрасте иметь что-нибудь «своё»? Ведь это всё равно что выиграть в лотерею.

– Как-то несправедливо это даже по сравнению с лотереей. Не своим трудом получено и без каких-либо усилий. Так неожиданно, просто получил сообщение, пришёл и стал автором книги. Нечестно по отношению к самому себе. Если в жизни всё так будет легко доставаться, то и деградировать можно начать. Конечно, случай этот единичный, но характеризует ряд определённых принципов человека, – несмотря на свою усталость, Сатукеев говорил достаточно энергично, но большинство с ним были не согласны. «Ну нет!», «Ну не знаю!», – послышалось с дивана, на котором сидели Коридонов и программист. Караванов покачал головой, а Морозянкин сказал:

– Это, я думаю, не так, – в его голосе зазвучали оттенки насмешки. – Ну согласен я с тобой, случай этот единичный и вряд ли ещё такое случится, но именно сейчас почему бы не возрадоваться своей фортуне? Это ведь будет намного рациональней (он сделал ударение на это слово), чем какие-нибудь другие чувства, а тем более печаль или грусть.

Сатукеев после этих слов неожиданно встрепенулся; всё его тело заметно вздрогнуло, и Караванов, который в этот момент поправлял галстук, повернул на него голову с удивлением во взгляде, после чего, убедившись, что ничего страшного не произошло, продолжил своё занятие. Также на Сатукеева посмотрел, отвлёкшись от своего телефона, Коридонов; и когда потом Сатукеев вспоминал этот разговор, то понимал, что больше всего в словах Морозянкина его поразил этот самонадеянный и насмешливый тон, который точно обозначал то, что он явно знает больше, чем все остальные. Также сильно поразило Арсения это ударение на слове «рациональнее», так как он сам часто это слово использовал и почти также его выделял.