Кирилл Берендеев - Письма с Истра

Юрис кивает задумчиво, у него непроизвольно дергается щека. Он выключает монитор.

– Ты прав. Я почему-то запамятовал. Все, можешь звонить, – он торопливо отставляет пустую емкость из-под пива, со стуком. Словно пытается заглушить неприятные мысли, роящиеся и у него самого в голове.

Шуршание вентиляторов смолкает, в комнате становится непривычно тихо, даже странно смотреть на переставший работать компьютер.

– Подожди, – Юрис кидает ладонь на рычаг телефона. – Ты уверен, что Инара захочет тебя видеть?

– Не знаю, но что-то ведь надо….

– И все же. Объясни толком, может, между вами что-то произошло?

– В том и дело, что ничего. Вообще! Дай позвонить.

Трубку никто не хочет снимать. После десятого-двенадцатого сигнала я даю отбой и перезваниваю снова.

– Наверное сменили номер, – устало произношу, снова садясь на табурет. Юрис качает головой.

– Справочник с исправлениями и дополнениями этого месяца. Вот только, если Инара отключила телефон.

– Все может быть, – я бессильно сажусь на табурет. Паркет тоскливо скрипит подо мной. Пытаюсь сменить тему и спрашиваю: – Ты-то как на новом месте?

Юрис поднимает глаза, трет их, пытаясь наладить зрение. По-хорошему ему бы не помешали очки, но… кажется, он говорил, что их вид придает лицу ненужной комичности.

– Нормально платят, дают работать по ночам, со своего компа. Больше мне ничего и не надо. С чего ты спрашиваешь?

Я пожимаю плечами. Наконец, преодолеваю себя и медленно поднимаюсь.

– Ты куда сейчас?

– Не знаю. Наверное, к ее родителям…. Тот район я еще помню. Хотя бы посмотрю, есть ли свет в их окнах.

– Начало одиннадцатого, – Юрис оглядывается на часы видеомагнитофона. – У нас ложатся рано, неудобно, – и замолкает.

– Завтра меня найдут и выкинут из страны, – словно извиняясь, говорю я. – В Латвию я прибыл почти так же, как и ты – в телефонную книгу полиции. Если она не согласится уезжать, вдруг такое случится, мне просто надо увидеть ее глаза. Ничего больше. Понять, хотя бы попытаться понять, почему так…

На пороге останавливаюсь. Смотрю на карту СССР, наклеенную вместо ободранных, жившей когда-то в квартире кошкой, обоев; большую карту, во всю стену. Оборачиваюсь.

– Ты лет пять назад работал в букинистическом. – Юрис кивает. – У тебя нет случайно карты Российской империи?

Моя просьба сбивает его с толку. Помолчав, он произносит:

– Нет, да и мысли стащить не возникало. Зачем она тебе?

Сам не знаю, почему вдруг вырвалось.

– Наверное, хотел посмотреть, что мы потеряли.

– Вы много что потеряли, – в том же тоне отвечает Юрис. – Интересно, почему именно сейчас вам понадобилось искать…, – ответа он не ждет. Поднимается следом за мной проходит в прихожую и добавляет, уже когда я зашнуровываю ботинки. – Ты где-то остановился? Или…

– Да, в общаге одной, недалеко от аэропорта. Обратный рейс завтра утром, в восемь, может, к тому времени изменится… что-нибудь.

Юрис хочет что-то сказать, но не решается, молча провожает меня до лифта.

– Не знаю, что бы я без тебя делал.

Юрис машет рукой.

– Брось, я так ничего и не сделал. Не возражаешь, если я закурю?

Улыбка нисходит на мои губы.

– Я же уезжаю.

Дверь лифта захлопывается за мной, Юрис возвращается в квартиру. С порога он произносит: «Можешь выходить, он ушел». Дверь темной комнаты приоткрывается, щурясь от света в прихожей, выходит Инара. Юрис молча смотрит, как девушка проходит в комнату, достает из наваленной груды одежды в шкафу свою сумочку, снимает с вешалки, задвинутой в самый угол, плащ.

– Ты куда? К родителям? – спрашивает Юрис. В ответ она качает головой. – А куда?

– Уезжаю. Извини, что я… мы тебе надоедали столько времени, – тихо произносит Инара. – У тебя работа….

– Работа подождет, – Юрис внезапно раздражается. – Не понимаю я вас. Обоих. Может, ты объяснишь, зачем ты бросаешь мужа, едешь ко мне. Знаешь, первым делом я подумал, моя первая любовь с шестого класса вернулась. Для чего так всем голову дурить?

– Прости.

– Ты с самого начала такая. Подхватилась, поехала поступать в Москву, тогда как все прочие – в Германию. Потом выскочила за него, хотя могла… а, ладно. Теперь вернулась, да еще предупредила, чтоб не звонил родителям. Твои эскапады когда-нибудь пройдут?

Она молчит. Долго.

– Хорошо, – не выдерживает Юрис, – но ты куда сейчас собралась?

– В Вильно 1 1 официальное название Вильнюса до 1939 г. , – помолчав, произносит Инара. Щека у Юриса снова непроизвольно дергается.

– Ты хотела сказать, в Вильнюс?

– Нет, я же говорю, в Вильно, – девушка торопливо одевается. – Еще раз прости, что все так получилось. Мне было важно, чтоб он приехал. И ему важно. Прости еще раз. Я должна догнать его, все объяснить. И только не провожай. Пожалуйста.

С этими словами она быстро выходит из квартиры, спускается по лестнице; только слышно, как цокают по ступенькам ее каблучки.

На остановке сели двое мужчин – я услышал их разговор прямо за спиной, когда двери захлопнулись, и автобус, дернувшись раза два, резко вырулил и помчался по проспекту. Беседу они завели весьма интересную, но повернуться, увидеть спорящих манеры не позволяли, приходилось вслушиваться, все больше увлекаясь тематикой диспута.

Оба дискутировали о природе шаровых молний. Разговор еще потому велся не громким шепотом, как обыкновенно происходит в шумном общественном транспорте, что выходил весьма специфическим, переполненным тем ученым арго, который сторонний участник просто не поймет. В свое время я получил образование в техническом вузе, и некоторое время проработал на его базовой кафедре, правда, не по специальности, продавая еще не совсем устаревшую технику, и выискивая желающих взять опустошаемые цеха нашего опытного завода в аренду, – а и то с некоторым трудом понимал, о чем они говорили.

Сидевший слева мужчина, как я понял, придерживался классической гипотезы происхождения шаровых молний, предложенной еще Капицей, о стоячей электромагнитной волне, которая, при достижении критической амплитуды, создает газовый разряд в виде шара. Тот, что справа, предполагал в ней световой пузырь, возникающий как побочный эффект обычной молнии, и представляющий собой сильно сжатый воздух в котором циркулирует интенсивный белый свет, за счет создаваемого им сильного давления поддерживающий избыточное сжатие воздуха в оболочке, в то время как сама оболочка выступает световодом, препятствующим излучению света в пространство. Так свет оказывается в ловушке, которую сам себе и создает, как раз по этому поводу оба остановок десять полемизировали, но в итоге, правый вынудил своего товарища признать несомненное достоинство данной гипотезы и пожалеть, что проводивший исследования институт закрыли и распродали, в точности так же, как и мой.