Александр Лутченко - Литературный оверлок. Выпуск №2/2018

– А не жалко потом будет, что так потратились? – вдруг ощерилась усталая женщина.

– Хочу, чтобы мальцы эти тоже самое чувствовали, что и я сегодня. Хочу, чтобы они тоже счастливыми были.

– А мне что купите? – спросила она.

– Тебе? – не понял полковник.

– Тоже счастливой очень хочется быть, – объяснила она, – только никак не получается. У меня муж, сын, брат, – все в этой войне проклятой погибли. Сын еще мальчик совсем был.

Мальцы, не вслушивавшиеся во взрослые разговоры, нетерпеливо тянули руки к мороженому.

В этот день было много горьких слез. Но те, кто хотел быть счастливым, уверяли себя, что чужие слезы – это слезы счастья.

3

В последний раз Вера была здесь еще до войны. Одинокая Клавдия Степановна славилась своим умением так ловко раскинуть на столе колоду, что всевозможные карточные персонажи обретали четкое лицо грядущей судьбы.

– Ты по любви замуж не выходи, – предостерегла тогда Веру гадалка, – скоро война будет. Большая. Сгинет твой любимый. Измаешься потом. А нелюбимый жив останется. Выбирай сама: с нелюбимым жить или любимого оплакивать.

Вера пожалела, что решила доверить свою судьбу гадалке. Не тех слов она ждала от вещуньи, которую посоветовала ей знакомая. Но уже на следующий день, такой теплый, звонкий, летний день, Веру ждал у служебного выхода из театра статный красавец в военной форме.

– Это вам, – протянул он ей огромную охапку роз, – не поверите, я первый раз кому-то цветы дарю. Вы меня, конечно, со сцены не углядели никогда, но я уже столько раз на ваших спектаклях был. И, главное, не помню о чем они. Как только вас вижу, все уплывает.

– Красивые цветы, – сказала Вера, – очень красивые.

Она уткнулась в них, словно котенок в блюдце с молоком, лакая их запах. Никто никогда не считал ее хорошей актрисой, и цветы каждый спектакль доставались другим.

– И… давно вы ходите к нам? – спросила Вера.

– Уже год почти. Первый раз случайно попал. Вообще, я думал, что ничего не боюсь. Все-таки человек военный. А к вам подойти робел. Как мальчишка. Никогда бы не поверил, что такое может быть.

– А почему сегодня решились? – улыбнулась она.

– Не знаю, – сказал он, – но сердце и сейчас стучит как сумасшедшее. Не верите?

Вера коснулась ладонью его груди, а он накрыл ее ладонь своею, и сразу стало так спокойно, так уютно, как никогда раньше в жизни не было. Его убили через семь месяцев, когда она уже была его женой. Похоронка пришла за четыре часа до начала спектакля. Она выла от боли в гримерной. Директор театра выразил ей сочувствие и попросил не срывать спектакль.

Не раз в сердцах проклинала она ту гадалку, к которой пошла, измучившись долгим одиночеством. И уж точно знала, что никогда не придет к ней вновь, – больше не хотелось знать свою судьбу наперед.

– На суженого будем карты раскладывать? – спросила Клавдия Степановна.

– Нет, – зло предупредила Вера, убежденная в правде пророчеств гадальных карт, – не надо мне больше никаких суженых. И судьбу свою тоже знать не хочу. Мне только одно важно знать, пусть карты ваши правду скажут. Когда нам в театре зарплату наконец выдадут? Третий месяц обещают. А потом опять говорят, что время тяжелое. А раньше оно что, не тяжелое было? Выходит, в войну лучше было? Мне знать нужно, дожидаться ли мне зарплаты своей, или из театра на другую работу идти?

– На это я гадать не берусь, – отвела глаза гадалка, – ты меня, милая, под арест не подводи. И так чудом на воле живу. О счастье женском скажут тебе все мои карты, а о чем другом ты не у меня узнавай.

– А какое счастье у меня женское может быть, если мне зарплату третий месяц не платят? И если муж мой на фронте погиб?

– Горька наша женская доля, – вздохнула гадалка.

– Спасибо, утешили, – с ненавистью посмотрела Вера на старую женщину.

4

Даже через дверь Агния слышала, как скрипит пол под его ногами. Тяжела стала его поступь. Невозможно было узнать в теперешнем Льве того задиристого, смешного, белобрысого юнца, с глазами навыкате, которым он был пять лет назад. Он стал выше ростом, и при этом смотрел на всех так, как будто это были не люди, а едва различимые черные точки, что едва видны с высоты его «истребителя», на котором он летал почти всю войну. Полученную на войне медаль «За отвагу» он надевал, даже если появлялся на кухне на несколько минут. В любую комнату он теперь входил без стука.

– Поздравляю, – выкрикнул Лев, ввалившись в комнату к Агнии.

– С чем? – не поняла Агния.

– Как – с чем? – возмутился Лев несообразительностью соседки, – мы сегодня Японии войну объявили. Нам останавливаться нельзя. Мы теперь весь мир под себя подомнем. Зря, что ли, воевали?! Слушай, соседушка, выпить есть у тебя? Все-таки отметить надо событие такое.

– Что отмечать-то? – пожала плечами Агния, – что опять война?

– Я что-то удивляюсь такой несознательности, – процедил Лев, – или тебе просто спирта жалко? Я же знаю, вам там, на заводе, дешево продают.

– Давай, что ли, выпьем, – подал голос Юрий.

– Вот видишь, – облегченно усмехнулся Лев, – накрывай на стол, хозяюшка.

– За войну! – радостно произнес тост Лев, – Гитлеру мы хвост прищемили, теперь и узкоглазых самураев дрожать заставим. Я все-таки рад, Юр, что мы теперь за одним столом с тобой. Чего греха таить, не любили наши ребята друг друга.

Это была правда. Танковые и воздушные войска ревновали эту войну, словно любимую женщину. Постоянные стычки и ссоры между танкистами и летчиками случались чаще, чем в довоенное время столкновения болельщиков двух соперничающих футбольных команд.

– Мы эту войну вместе выиграли, – Агнии казалось, что от взгляда выпученных глаз Льва на вещах в ее комнате останутся царапины, – вы там, на танках своих, мы – в воздухе. Это не то что Яшка. Я его до войны уважал. В газете работает, солидный человек. С таким в одном доме и жить почетно. А сейчас смотреть на него противно. Тоже мне мужик. Всю войну карикатурки на Гитлера прорисовал. Нет, конечно, он смешно малевал, ничего не скажешь, но Гитлер и без шаржей всяких, с этими усиками его мудацкими, как полный идиот выглядит. Чего на него карикатуры-то рисовать! И пока он для газеты рисуночки свои рисовал, мы с тобой кровь проливали. У тебя вон, считай, и лица теперь нет, и рука одна оттяпалась. Мне, правда, больше повезло, но тоже еще как мог попасть. А ведь Яков на фронте был. Я его спросил, держал ли он хоть раз оружие в руках? И знаешь, что он мне ответил? Что его оружие – это карандаш. Тоже мне мужик, называется. Как таких уважать можно?! Давай лучше за тебя выпьем. За жену твою, которая, несмотря на то, что ты …таким неказистым с войны вернулся, все равно с тобой в одну постель ложится. Налей еще, хозяюшка. За ваш семейный очаг хочу выпить.