Егор Куликов - Забвение

– Вставай, сейчас завтракать будем, – сказала мать. – И чтоб в следующий раз выключал свет.

– Я читал, – ответил ребёнок, не вылезая из-под одеяла.

Мать ушла. Мальчик остался лежать. Через некоторое время он, как белка, потихоньку выполз из-под одеяла. Спустя минуту встал, оделся и пошёл в ванную.

В зеркале я увидел обычного мальчугана с короткой стрижкой. Чёрные волосы, как иголки у ежа, торчали в разные стороны. Заспанные серые глаза вяло смотрели на отражение. Мне показались знакомыми и в то же время совсем чужими и неприятными его черты. Угловатая челюсть и довольно вытянутое лицо. Небольшой шрам красовался на правой стороне лба.

Я был в его голове и не мог управлять ни единым движением, словно сторонний наблюдатель, которого подсадили ребёнку и сказали: смотри. Я чувствовал всё, что чувствует мальчик. Видел всё, что видит он. Слышал всё, что слышит он. Я даже слышал его мысли, но на этом мои полномочия оканчивались.

Наверное, это я в детстве, проскользнула мысль.

Возможно, ведь я ничего не помню, и это… – я не успел додумать, так как мальчик бросил зубную щётку и бегом помчался на кухню, где мать готовила завтрак.

– Папы сегодня не будет, – сказала она, – он уехал на работу раньше.

Видно, меня это не очень расстроило, потому как я схватил масляный блин и сунул в рот. Вкус был божественный. Он стал ещё лучше, когда я макнул блин в малиновое варенье.

– Не налегай, – говорила мать, – запивай чаем.

Я ел. Ел, как в последний раз в жизни.

Когда я вышел на улицу, а жили мы в частном доме, в селе, меня встретила девочка лет восьми, не больше.

Она была в голубом сарафане, её чёрные волосы отливали на солнце, а немного раскосые глаза (видимо, в ней было что-то азиатское) смотрели всегда с прищуром, словно она всех подозревала, в том числе и меня.

Позже, я выяснил, что её зовут Катя, мы одноклассники и я в неё влюблён.

Всё это я понял из разговора, а вот о любви догадался сам: стоило мне один раз взглянуть в эти тёмно-карие глаза, как сердце начало стучать быстрее. Я заикался и не мог ничего сказать.

– Мне пора домой, – сказала Катя и, поправив сарафан, ушла.

Я с жадностью смотрел ей вслед, любуясь чёрными как ночь волосами.

Позже, когда я копал тоннели в огромной куче песка и елозил машинками по проделанным дорогам, ко мне подошёл мальчик. На вид чуть старше меня. Мы с ним поздоровались особенным образом: стукнулись кулачками, сжали по-разному руки и в заключение похлопали друг друга по плечу.

– Пойдёшь сегодня купаться? – спросил он.

– Не знаю, если мама отпустит.

– А самому слабо?

Я замялся. Почувствовал, как во мне одновременно играет гордость и страх перед мамой.

– Не слабо! – резко ответил я.

– Тогда пошли.

– Я только домой сбегаю, переодеться надо.

Мой друг ждал у ворот, а я, ворвавшись в дом, как ураган, начал упрашивать мать отпустить меня на пруд.

– Кто ещё с тобой пойдёт? – серьёзно спросила она.

– Вова ждёт меня. Ещё будет Денис, Лёха, Слава, – без зазрения совести врал я. – Там все будут. Я уже умею плавать и обещаю, что не буду заходить глубоко.

– У берега, – после некоторого молчания сказал мать.

– У берега, – повторил я и, не дожидаясь ни минуты, рванул на улицу. Как бы она не передумала.

Я чувствовал, что врал не только про ребят, которые пойдут, но и про то, что умею плавать. Я знал, что плаваю я далеко не хорошо. Едва-едва по-собачьи. Грубо говоря, не то чтобы плаваю, а кое-как держусь на поверхности.

– Быстрее, пока мама не заметила, – сказал я Вове, словно ушёл без её ведома.

Широкий пруд скрывался глубоко в лесу. Как оказалось, там действительно были и Лёха, и Слава, и даже Денис.

Кусочек песчаного пляжа занимали взрослые, а мы ушли в глубь леса, где пруд делает изгиб и где есть высокое дерево, склонившееся над водой на котором болтается тарзанка.

Вова, как самый старший среди нас, первым забрался на дерево и, качнувшись, сорвался в пропасть.

Мы с ребятами заворожённо смотрели на изящные полёт Вовы и на то, как он смачно плюхается в воду. Несколько секунд его не было на поверхности. Он часто нас этим пугал: мол, утонул или ещё чего… Иногда он отплывал чуть-чуть в сторону и выныривал там, надеясь, что мы поверим. Ни разу у него не получился этот трюк, но он с упорством барана каждый раз пытался нас подловить.

– Ну, кто за мной? – крикнул он из воды.

Мы с ребятами переглянулись. У каждого на лице читалась нерешительность. Видимо, помимо Вовы, здесь никто толком плавать не умеет. Но Лёха сделал шаг вперёд:

– Подстрахуйте меня, – сказал он и полез на дерево.

Не знаю, как нам надо было страховать, но мы послушно встали у самого обрыва и вздернули руки вверх, точно индейцы перед костром.

Лёха несколько минут сжимал в руках палку, боясь сделать шаг в пропасть.

– Ну, ты скоро, а то мне уже холодно, – поторапливал Вова, обтираясь на берегу.

Лёха взглянул на нас глазами полными страха и шагнул в пропасть.

То ли он испугался, то ли тарзанка была мокрая и пальцы выскользнули, но он не пролетел и двух метров. Шлёпнулся у самого берега, там, где воды по колено.

Естественно, мы не подстраховали.

Мы взорвались хохотом, наблюдая, как Лёха ковыряется в мутной воде у самого берега.

– Смотри, как надо, – гордо заявил Вова и вновь проскользил до края и, выписывая на лету пируэт, нырнул в спокойную воду.

– Я тоже хочу, – вскрикнул я и забрался на дерево.

Но, стоило мне взглянуть вниз, как я понял, что в общем-то не очень и хочется. Высота слишком большая. И, даже если у меня получится удержаться и упасть в воду, я могу просто не всплыть. Мои навыки плавания далеки от идеальных.

– Ты прыгаешь или нет? – спросил Вова, уже успев вновь оказаться на суше.

– Прыгаю, – неуверенно сказал я.

Несколько минут я до белых костяшек сжимал в руке тарзанку, но так и не решился прыгнуть.

– Трусишь что ли? – с издёвкой спросил Вова и взглянул на ребят.

Я чувствовал на себе их взгляды. Чувствовал, как сердце каждый раз замирает, когда я смотрю вниз. Чувствовал, как трясутся коленки, и жутко боялся, что это заметят ребята.

в— Прыгай! – крикнул Вова.

Я стоял не шевелясь.

Пока я как заворожённый смотрел в пропасть, Вова подкрался сзади и дёрнул меня за мокрые трусы. Они сползли на колени, оголив достоинство. А я стоял. Опасаясь отпустить перекладину, чтобы подтянуть трусы.

Ребята начали смеяться, а я всё ещё мялся, не зная, за что хвататься.

От их звонких голосов слёзы выступили на глазах. Мне было обидно за то, что я не прыгнул, и за то, что все увидели меня нагишом. Даже не знаю, на что я обиделся сильнее.

Кое-как под смех ребят я отпустил ветку и смог натянуть трусы. Слёзы заливали глаза, и с дерева я спускался как в тумане. Как в пелене.