Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

– Ты их слышала? – вдруг спросил Ян.

– Кого? Камеры?

– Часы!

– Да. Я говорила тебе. Звучат – как церковный колокол. Особенно под этими сводами. Просто роскошно. Пробьют символично семь раз.

– Я жалею, что согласился на эти часы.

– Не поняла…

– Мой Иисус, он не совсем такой… каким его привыкли видеть…

– Ты не мог высказать свои пожелания на пару месяцев раньше?!

Они вышли на лестницу. В зале воцарилась тишина. Ян спускался чуть впереди, слева Эльза, справа – Артур, вторым рядом – остальная охрана… Красиво идем… черт бы побрал всю эту театральность! Зачем я согласился? Боже мой, ненормально много камер! Еще пара вспышек, и я ослепну. Все, я ослеп. Трижды. Дожить бы до ночи…

Наконец подошли к картине, и Ян понял, что слово его отменяется – он давно забыл, что такое «потерять дар речи», и вот… Им не понравится, они не поймут, не надо было устраивать этот спектакль, я же просто сейчас опозорюсь… он стоял лицом к собравшимся и молча смотрел в пол. Эльза растянула губы в мраморной улыбке, стараясь смотреть ни на кого и на всех разом. И вдруг Ян вскинул голову и заговорил. Но совсем не то, что планировалось две ночи назад.

– Вы знаете… я этот замысел вынашивал почти пятнадцать лет. А может, и дольше. Может, с того самого момента, когда мне прочли Библию для детей. Окончательно он созрел, когда мне было двадцать три. И вот, еще через четыре года мне удалось его воплотить. Я знаю, что пройдет время и я захочу его переписать. Полностью. Но сейчас, когда смотрел на него вчера вечером, я чувствовал, что сказал в этом образе всё, что хотел. Всё, что хотел сказать сейчас… Я всегда боюсь представлять свои новые картины публике… тем более, такой, какая собралась сегодня… видимо, этот страх быть непонятым – неизлечим. Но я решаюсь каждый раз, и в этот раз решился тоже, хотя был соблазн отдать все на откуп моему директору… Вы знаете Эльзу… – Ян сделал неловкий жест в ее сторону и даже попытался обернуться, по вовремя понял, что одеревенел, – я очень боюсь, что вы не поймете моего Христа… не знаю, что еще сказать и прошу снять покрывало! – и Рубенс на негнущихся ногах попятился за картину.

Четверо «хранителей» потянули бархат. Раздался первый из семи удар часов. …Воистину колокол, – и Рубенс неожиданно для себя перекрестился. Еще секунда – и он услышал, как между ударами, с тяжелым шорохом, к ногам его «Решения» упало тридцать три квадратных метра королевской ткани. Ткани царей… Вот сейчас я и сойду с ума… почему все молчат? Зачем тушат свет? Почему не бьют часы? …А в следующее мгновение его кто-то подхватил, чьи-то руки крепко держали его, чтобы он не упал – в обморок. При таком скоплении людей?! Я не имею права… это будет позор…

– Прошу вас, осознавайте увиденное… – Эльза пыталась говорить ровно и не смотреть на картину. – Журналисты смогут задать автору вопросы на пресс-конференции через сорок минут. Приглашенных на фуршет, машины будут ждать в течение часа у входа в музей. Прошу открыть соседний зал, где вы сможете увидеть эскизы, – она выключила микрофон и шагнула вслед за Рубенсом, его едва заметно поддерживал Артур. Все трое ушли в дальний зал, под мраморную лестницу, по которой спускались десять минут назад.

Когда уже почти входили в высокие двустворчатые двери, Ян понял, что в ушах у него – не шум. Это были овации.

Он упал в кресло, метался в нем, как в клетке, не зная, куда сбросить эту энергию. Сразу вспомнилась привычка Холостова бегать из угла в угол, разгоняя переживания. Холостов… Его здесь нет! Неужели не пришел… Сорок минут… сорок минут, чтобы успокоиться. У меня всего сорок минут!

Резкий запах нашатыря привел его в чувство. Рядом с ним – Эльза, Артур, а вот подошел и Костя.

– Ну и что? Вы видели? Видели?

Друзья стояли перед ним полукругом, и никто из троих не знал что ответить.

– Что там? На этой картине? – Эльза спросила угрожающе.

– Что не так? – прохрипел Рубенс.

– Что мы не увидели? – переиначила свой вопрос Эльза.

– Я прошу вас, не мучьте меня сейчас. Дайте очнуться, – голос возвращался к нему. – Мне надо знать, как зал? Кто-нибудь расскажет мне? Вы должны были смотреть за лицами!

– По-моему, никто ничего не понял… Хотя, я смотрел издали, – высказался, наконец, Костя. – Я опоздал…

Так хорошо, что ты, все же пришел! Так хорошо! Нужно сказать тебе это. Нужно обязательно! – тараторил Ян про себя.

– Эльза, ты почему молчишь? – он смотрел дико.

– А что я должна сказать? Что все стояли, разинув рты? Что люди не знали, как реагировать? Что ты там изобразил?! Нас могут выкинуть отсюда в любой момент!

– Господи, боже мой… – Ян схватился за голову.

– Я не добьюсь от него ничего! – всплеснула Эльза руками, – Я хочу увидеть картину. Мне нужно ее увидеть, – она сжимала и разжимала кулачки. Отсюда по коридорам можно пройти вокруг главного зала и зайти в него c другой стороны, позади публики. – Ты пойдешь? – обратилась она к Холостову. – Нет? Как хочешь. Я пойду. Мне надо знать, как подавать ситуацию на пресс-конференции. Там уйма всяких журналистов, я не имею права выглядеть глупо. Займись Рубенсом, Костя. Через тридцать три минуты он должен быть вменяем.

Костя ответил кривой полуулыбкой, и пожал плечами, мол, как всегда…

– Расскажешь мне! – крикнул Ян вслед Эльзе.

Публика все еще не покидала зал. Отовсюду слышался шепот: «Скандал… скандал…», все переговаривались быстро и возбужденно. „Церковь будет недовольна“, « богохульство», «его обвинят в ереси». Эльза выбрала место, где меньше всего знакомых затылков, и увидела картину. Рубенс… что ты сделал…

Но восхищение высоким искусством охватило ее ненадолго. Надо сегодня же найти здесь Нью-Йорк и Париж и устроить между ними торги – у кого выставить «Решение» в первую очередь. Да, здесь еще Германия. По спискам, они зашли и утром говорили, что собираются на фуршет. Наши музеи… – в конец очереди! Обойдутся! Будет им наказанием за все его мытарства… Нельзя быть такой злой, дорогая Эльза, – говорила она сама себе. И тут же парировала: не будь я такой, Рубенс не стал бы известен всему миру. Я всё делаю правильно.

Фигура Христа занимала почти все полотно. Позади – только фиолетово-серое небо в тучах, внизу, за Христом – люди – невнятно-кисельной массой, искаженные, будто отражение в подернутой мелкой рябью луже. Он – в черном одеянии монаха. Но это он. Рубенс изобразил лицо, как всегда, в традициях эпохи Возрождения – утонченным, почти женским. Ветром растрепал пшеничные волосы, но глаза сделал темными. Вглядевшись в эти глаза, в изгиб бровей, складку на лбу, Эльза различила черты человека, уже дважды спасавшего автору жизнь. О да… Настоящая благодарность. Артур еще не видел… И, почему-то вздохнув, она стала протискиваться к двери, чтобы пройти обратно к Яну, ее кто-то хватал за руки, узнав, но она тактично всем улыбалась и ссылалась на подготовку к пресс-конференции.