Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ

С Костей Холостовым они работали почти год. Получалось хорошо. Им не исполнилось и девятнадцати, когда их первый сингл вошел в топ в первую же неделю радиоэфира. Еще через одну вышел на первое место в национальном чарте одной из самых авторитетных музыкальных радиостанций. А радио тогда развивалось сумасшедшими темпами. Директор группы строил планы на Европу. Америку не рекомендовал – там другой менталитет, а тексты на английском, – они поймут слова, но не смысл, что будет губительно для дуэта на этапе становления.

– Почему английский? – спросил Костю Рыжий, барабанщик, самый старший в составе группы.

– Я рос за океаном, для меня английский – родной язык. И музыка та – тоже родная. Я не хочу писать на русском.

– Но у нас на английском никто не пишет и мало кто понимает. Ты не боишься, что тебя не примут?

– Боюсь. Но я не хочу писать на русском, – Костя всегда гнул свою линию. – Зато, благодаря Рубенсу, в Европе нас принимают на ура, – умел он оценить не только собственный вклад.

Первый альбом пришлось записывать спешно: публика требовала концертов, а ездить не с чем. Работали на износ, и Ян почти не рисовал – от усталости и нехватки времени.

Только несколько карандашных набросков Холостова…

И вот они готовились отмечать свое девятнадцатилетие – угораздило родиться в один день одного года. Костина подружка Марина усиленно флиртовала с Рубенсом, недвусмысленно намекая на какой-то суперподарок. Сволочь… Между прочим, у ее парня день рождения в тот же день! При чем тут я? Яна воротило, и он пытался заставить себя не радоваться тому, что между Костей и этой лахудрой намечается раскол.

Конечно, Марина была не лахудра, но в глазах Рубенса заслуживала еще и не таких «званий».

Холостов делал вид, что ничего не замечает, ценил неприступность и неподкупность Яна, но с опаской ждал, когда же тот сдастся.

Про Марину все знали всё: мужчины – смысл ее жизни. Костю ценили за терпение и уважали – за то, что добился статуса ее официального парня. Но она не переставала охотиться за любыми «достойными джинсами». А Рубенс был «очень достойными джинсами», и Костя это прекрасно понимал.

Особо стойкие с «лахудрой» ссорились, чем вызывали острое ее недовольство. Однако девица она была видная, стервозная, весьма неглупая, поэтому отказывали ей немногие, хотя подобное нарушение границ и грозило крупной ссорой с Холостовым. Ян «держался» уже четыре месяца. Он не любил Марину всей душой – как только можно не любить подружку человека, которого считаешь своим другом. Тем более раздражало Яна, что она постоянно пыталась то прижаться к нему, то погладить, то потрогать – за плечо, за локоть, за руку. И вот, после очередных прижиманий Марины в студии, Костя не выдержал:

– Ян, поговорить бы…

– Да, конечно, – Ян всегда готов с ним говорить. – Покурим? – Они вышли на лестницу. – Что-то случилось?

– Случилось давно. Просто надоело на это смотреть, – Костя уселся на ступеньки, глубоко затянулся. – Я вижу, как она возле тебя крутится.

– Не думай даже! Ради бога… – Рубенс схватился за перила, отклонившись при этом назад, будто пытаясь удержаться на ногах. – Ничего у меня с ней не может быть.

Ему хотелось сказать что-то очень важное, то, что заставит Костю никогда больше не переживать и забыть про возможное соперничество: никакую девчонку Ян у него не уведет. Но сейчас он не был готов сообщить это «важное», да и неизвестно, готов ли Костя такое «важное» услышать. Ян не придумал ничего лучше, чем ляпнуть:

– У меня тоже есть своя Марина. И кроме нее мне никто не нужен, – ну, придется, видимо, учиться врать и про это.

– Тоже Марина?

– Ну не Марина она, конечно. Хотел сказать, что у меня есть девушка. И я не собираюсь ей изменять. Не в моей натуре. Хотя, ты, говорят, можешь легко.

– Так я же для тренировки! – Костя улыбнулся и гордо расправил плечи. – Форму-то нужно поддерживать!

– Ну, твоя Марина точно так же к этому относится. Поддерживает форму.

– Да знаю я, – с досадой отмахнулся Костя. – Но ты же понимаешь: нам можно – им нельзя. Все просто.

– Понимаю. Но и ты пойми, у нее тоже все просто: раз можно тебе, можно и ей. К тому же, она тебя заполучила. Она спокойна, никуда ты не денешься.

– Нет, – что-то щелкнуло в Костином тоне. – Не заполучила. Меня никто не заполучил. И не заполучит.

– Я понимаю тебя. Но она считает тебя своим парнем. Своим собственным.

– Я… – перебил Костя. – свой. Я только свой собственный.

Он был противоположностью Яну во всем: чистокровный и абсолютный любитель женщин, коих перебывало у него множество, помимо Марины. Безусловно уверенный в своей исключительности, в своем музыкальном и вокальном таланте, и уверенный небезосновательно. Прямолинейный, бескомпромиссный, агрессивный скептик и провокатор: судил резко, оценивал жестко, рубил с плеча. Всегда воинственный, всегда с вызовом, зачастую непредсказуемый. Демонстративно хамить, эпатировать, «брать на слабо» – его хобби.

Завоевать его доверие было чрезвычайно сложно, его побаивались.

Но Костя был до восхищения притягателен! Продюсер ухватил в нем главное: плохой мальчик, отрицательное обаяние. Искрометное чувство юмора. Умен, начитан и образован. С ним хотели дружить, к нему буквально набивались в друзья. Он никого не подпускал. И Яна тоже долго не подпускал.

Рубенс любил рисовать Костино лицо, особенно в моменты, когда тот слушал только что записанные песни: суровое, даже немного злое. Нахмуренные брови, плотно сжатые губы. Сосредоточенный, застывший в одной точке взгляд. И эти губы…

Фигуру Кости он всегда рисовал по памяти.

На их дне рождения Марины не случилось. В студии она тоже больше не появлялась. А после разговора про нее парни начали сближаться, стали говорить больше и о большем. И Ян показал Косте свои картины.

Костя смотрел долго. Смотрел внимательно. Он не мог оценить художественных достоинств работ, но его эстетического воспитания хватило, чтобы понять, с кем ему повезло оказаться рядом.

– Так ты гений? – ухмыльнулся Костя. Ухмыльнулся, хоть и понимал, что это лишнее. Но уж очень не хотелось выглядеть пафосным.

– Ну! Еще какой! – закатил глаза к потолку Ян, пытаясь подхватить тон – не то шутливый, не то едкий: Костю иногда сложно понять.

– Еще какой… – и куда-то делась ухмылка, и голос прозвучал тише, задумчивым эхом Рубенсовых слов.

– Прекрати, – растерялся Ян. – В музыке мне до тебя все равно далеко, – он все еще не привык к тому, что им восхищались.

– А в живописи мне до тебя – никогда. – и Костя не повел привычно плечом, не фыркнул, не хмыкнул. Не увидел Ян ни одной из его фирменных штучек, призванных демонстрировать безразличие к своим же словам.