Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

Это первая фраза, которую Костя Яну – просто – сказал.

С того дня Холостов пытался разобраться в себе: хочет ли он быть с этим человеком потому, что тот явно больше, чем талант, и за ним явно больше, чем будущее современников? Или же Ян просто замечательный человек, на него можно положиться, ему можно доверять и так далее? А может, и то, и другое?

И Костя учился укрощать свой строптивый нрав, усмирять свой «дурной» характер, набирался храбрости открыться. Давалось с трудом, но он пробовал на слух слово «друг», испытывал на прочность слово «всегда», пытался осознать смысл слова «рядом».

Но почему именно он? Скромный, робкий, стеснительный… Наверное, желание дружить с кем-то конкретным, так же необъяснимо, как желание любить. Способов испытать того, кого считаешь другом, – много, но есть ли способ испытать себя? Проверить собственную способность дружить? Интересно, кто-нибудь пытался так ставить вопрос? Холостов таким вопросом задавался.

Есть в этом парне то, что мне категорически не нравится? Ничего не приходит на ум.

Как проверить искренность и истинность своей дружбы?

После того как не стало бабушки Яна, Жуковский с великим трудом, но оформил опекунство над Рубенсом, и мальчик переехал в его двухкомнатную квартиру. Там жил сам Иван Геннадьевич, его жена Надежда – скульптор и реставратор, и их двадцатилетний сын Александр. Он и разделил с Яном свою девятиметровую комнатку, где поставили двухъярусную кровать, и новый член семьи занял место на «втором этаже».

– Ничего, скоро переедем, у каждого будет свой угол, – ободрял Жуковский.

– Углы, пап, у нас и так есть. Нам бы по комнате, – посмеивался Саша.

Ян чувствовал себя неуютно. Он хотел бы чувствовать этих людей родными, но сам себе казался лишним, чужим. Приемные родители делали все, чтобы избавить его от этого ощущения. Саша тоже старался помочь неожиданному брату влиться в семью. Он помнил, как однажды, придя домой почти ночью, папа заявил:

– Я хочу, чтобы у нас жил Леонардо да Винчи.

– Милый, почему не Микеланджело? – мама тогда, естественно, ничего не поняла. Так же как и Саша.

– Надя… ты не знаешь, кого я сегодня встретил.

Потом папа принес работы какого-то Яна Рубенса. Саша не смог высказать свое мнение, он собирался заниматься в жизни другими делами и плохо разбирался в искусстве, но, взглянув на эти «детские» рисунки, понял одно: папа так не может.

Мама сидела над ними долго. Рассматривала, откладывала в сторону, пересматривала и раскладывала перед собой. Портреты. Женщина – красивая, с изящными чертами лица, волосы разбросаны по плечам, она как будто только что обернулась. В глазах – отчаяние. Нет… Скорее – предчувствие неотвратимой беды. Видимо, очень скорой. Мужчина – немного резковатые и жесткие линии, прищуренные глаза напряженно разглядывали что-то за тобой, поверх тебя. Опять женщина, здесь моложе. И взгляд другой – светлый, счастливый, легкий. Ребенок лет шести. Папа сказал, что это и есть Ян, только сейчас он старше. Автопортрет.

– В шесть лет? – удивился Саша.

– Нет. Здесь ему пять.

– А написан?

– Тогда же.

Саша не поверил, пока не перевернул лист и не увидел дату, неуверенным детским почерком выведенную на обороте. Писал этот мальчик хуже, чем рисовал.

Снова женщина, опять мужчина, ребенок. Линии жестче, углы резче, штрихи размашистые, тени черные. Даты? Два года назад. Четыре года назад. Полгода… дорога, дождь, восход… взгляд – сверху. Саша зажмурился:

– С фотографии?

– Нет… по памяти.

Груда металла, недавно бывшая двумя автомобилями, выведена карандашом с фотографической точностью так, что становится жутко: нельзя запоминать такой кошмар. Недалеко от этой груды – два тела: мужчина чуть дальше и женщина чуть ближе. Неестественные, неживые позы. Еще кто-то – на заднем сиденье одной из машин, такой же неживой. Вот несутся «скорые» и милиция, но они еще далеко, а тела так близко… Дата – полгода назад. Очень близко. А мальчику тогда – четыре года.

– Невозможно хранить в памяти этот ужас! Так подробно, столько лет! Можно с ума сойти, – Саша снова перевел взгляд на портреты. Родители. И ему стало жутко. Запомнить своих отца и мать такими – переломанными, окровавленными, возле разбитых автомобилей… Он бы не хотел.

Рассмотрев последний рисунок, Саша ушел к себе. Огромное пространство заполнено людьми: в форме, в халатах, с блокнотами, рулетками, чемоданчиками; в «скорые» грузят на носилках кого-то, с головой накрытого черной клеенкой; машины гуськом объезжают огороженный участок дороги. А в центре, – не сразу заметная, но главная фигурка: мальчик на ящике, сидит, поджав ножки, съежившись, прижимая к себе какой-то предмет… игрушку? Альбом! А рядом с ним – никого. Пустота. Он один. И кажется даже, что никто не появится рядом, так и останется мальчик сидеть, вцепившись в альбом. Навсегда.

Раньше Саша не считал себя впечатлительным.

ВДОХ-ВЫДОХ

После очередных гастролей Ян и Костя сидели вдвоем на кухне. Огромную квартиру в пентхаусе нового дома предоставил им продюсер группы – одну на всех. Оба вокалиста – Ян и Костя, и пять музыкантов могли жить здесь в любое время. Так удобнее: отрабатывать начальные версии новых песен, обсуждать аранжировки, репетировать акустические варианты.

Тут же Ян сделал себе мастерскую.

Кухня просторная, светлая. Все разошлись в тот вечер, и они остались вдвоем. Костя развалился в большом кресле перед маленьким столиком, Ян устроился на диване, поближе к креслу. Их разделяли только два подлокотника.

Летом темнеет поздно, поэтому, начав пить пиво в шесть вечера, они быстро потеряли счет времени. Разговор, как обычно в последнее время, вели серьезный, о чем-то глобальном. О чем – никто из них никогда не вспомнит, но в тот момент он казалось важным, оба были вовлечены в тему, обсуждали что-то пылко и жарко. Изменилось все внезапно.

– Ты зачем повесил паузу? – спросил Костя, покручивая бутылку на колене.

– Знаешь, мы с тобой уже насколько откровенны друг с другом, столько всего за эти почти два года было…

– Ну? – Костина бутылка перестала крутиться.

– Наверное, подло – врать близким людям. – свою бутылку начал крутить Ян, внимательно разглядывая этикетку.

– Ну?

– Я тебе должен сказать одну вещь…

– Так. Марина? – Холостов перенес свое пиво на подлокотник и плотнее уселся в кресле.

– Да какая Марина?! – Ян резко встал, подошел к мойке, начал растирать пальцем капли в раковине.

– Ты кого-то убил? – осенило Костю.

– Если бы! – почти с надеждой вскрикнул Рубенс. – А ты бы остался мне другом тогда?

– Ну… – Костя дернул бровью, скривил губы в одну сторону, в другую, склонил голову влево, вправо… – смотря кого бы ты убил. Если сволочь какую, я б вообще на тебе женился!