Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

Сильные руки подняли его за шиворот и швырнули в комнату. Угол стола впился куда-то между ребер, что-то отчетливо хрустнуло внутри и зажгло. А тело снова поднималось над полом и опять отлетело дальше в комнату. И опять. И еще раз… Что ты делаешь? За что?! Рубенс закрывал руками глаза. Только бы не потерять глаза! Как я буду рисовать? И снова эти руки, и снова. И казалось уже, что они никогда и не были ласковы с ним, не исследовали его тело, а голос этот никогда не был нежным, не шептал на ухо ласковые слова.

Иногда Ян открывал глаза в надежде увидеть лицо человека, который его так нещадно бил. Кто-то другой… не Никита… кто это? Но он видел только линолеум в коридоре, опять палас в комнате, части мебели, пол, стены, опять пол.

Что-то падало и разбивалось, тяжело хлопнул мольберт, загремел об пол телефон, рухнула этажерка, и глухо захлопали книги. За что?! Это не я тебе изменял! Это ты! Слова не шли дальше горла, а Панфилов молчал и только резко выдыхал носом, когда поднимал уже и так безжизненно обмякшее тело для нового броска… Казалось, это издевательство длиться уже слишком долго, чтобы остаться в живых.

Ян лежал лицом вниз. Внутри справа что-то царапало, кололо, толкало и жгло. Ребра? Никита, за что ты меня так? Это не ты… И вдруг он почувствовал, что руки стаскивают с него штаны. Нет. Только не это.

– Никита! За что? – хрипел он сквозь боль. – Что ты делаешь…

И ни слова в ответ.

– Никита, мне больно… дышать… трудно – сипел Рубенс через час, когда пытка закончилась. Он не мог встать, не мог сесть, не мог пошевелиться, даже перевернуться на спину не получилось. Каждый вдох и выдох отдавались невыносимой болью во всем теле. Он чувствовал в горле вкус крови. – Вызови врача… Я же умру… – последнее слово совсем где-то потерялось…

– Алло, «скорая»? Примите вызов. Здесь избили человека. Очень серьезно. Похоже на перелом ребер и внутреннее кровотечение. Возможно, легкое порвано… Я? Друг. Пришел, а он лежит.

– Никита… что с тобой стало…

Панфилов ногой перевернул Яна на спину.

– Хватит ныть. Расплакался тут, как девка. Больно, что ли? – он проговаривал слова опять тихо и подчеркнуто четко, натягивая на Рубенса джинсы и застегивая ремень, – Ты у нас мальчик сильный, выдержишь, – и хлопнул Яна по бедру, – Чего ты смотришь так жалостливо? Тьфу! Противно. Подумаешь, порвал маленько, не рассчитал чуток. Ничего, зашьют, если что, – и он пошел мыть руки, а потом открывать дверь «скорой». Как в тумане зашептали вокруг чьи-то ноги, застучали вопросы. Кто-то наклонился над ним, проверил пульс, приподнял веко, но Ян ничего уже не видел.

Очнулся в палате – большая, белая, со всех сторон что-то постукивает и пикает. Слева и справа еще несколько коек. Реанимация? Рядом сидел человек в милицейской форме.

Сказать – кто? Нет. Скажу, что я их не знал.

Почти неделя в реанимации, трубки из носа, трубки из легких, каждые два часа уколы и унизительный катетер. А рядом – такие же полутрупы, трубки, стоны. Хрустят резиновые подошвы медсестер, звякают в эмалированные лотки использованные иголки. Звуки носятся по огромному кафельному помещению, отлетают от стен и ищут место, где приземлиться, поселяются в твоих ушах. И кажется, что все вокруг мертвы, а врачи и сестры – фантастические машины: не говорят ни слова, и выполняют, по сути, одни и те же движения, – проверяют капельницу, смотрят на аппараты над головой, заглядывают в глаза, что-то пишут в карту и уходят. Все нереально, и кажется, что ты в другом измерении, где нет ни Жуковского, ни Каретного, и вообще ни одного человека из тех, кто мог бы тебя понять. Пустота и одиночество. И думаешь, что никто никогда не придет. Опять. Как когда-то давно, посреди междугородной трассы…

Ян вообще не верил, что его когда-нибудь выпишут, и очень удивился, когда через несколько дней был переведен в общую палату. Там оказались живые люди. Реальность потихоньку возвращалась.

Дня через два под вечер пришла Света. Он ее совсем не ждал…

– Здравствуй, миленький, как ты?

– Плохо… – еле выдавил Ян.

– Я знаю, кто это сделал.

– Не говори никому…

– Янчик, светлая ты душа… Сдай ты его. Ты ведь о нем ничего не знаешь…

– Я прожил с ним год.

– И все равно ничего не знаешь…

Что Ян должен знать? Что все время был у него не один? Он уже понял. Света только вздохнула, с еще большей нежностью и нескрываемой жалостью глядя на Яна. Он смотрел на нее из-под бинтов:

– Я когда-нибудь тебя нарисую. Ты красивая.

Света слегка улыбнулась. Болезненно худая, невысокая, ярко-рыжая, и лицо все в веснушках, и глаза большие-большие, а ресницы темные. Рубенс понял, что ее лицо его успокаивает. Они долго молчали.

Боже мой, милый мальчик, как рассказать тебе теперь, что твой любимый человек продает своих подопечных? Что он устроил публичный дом из того, что должно было стать убежищем для этих ребят? А ты жалеешь его, не хочешь его выдавать… Как тебе сказать? Ты же умрешь от горя…

– Света, найди моих родителей. Пусть ко мне придет Жуковский. Я дам тебе телефон.

– Хорошо, найду.

– Только не говори ему! Скажи, что я просто подрался на улице.

– Он не поверит…

– Скажи, что их было несколько.

– Ты сам все расскажешь. Хорошо?

– Хорошо.

– Я приду к тебе еще. – И она хотела встать.

– Скажи мне… – остановил ее Ян, – Мы ведь с тобой никогда толком не общались… Ты давно знаешь Никиту?

– Да. Я была девушкой его старшего брата. Когда он погиб, мы решили с Никитой, что останемся рядом.

– Ты с ним спала?

– Давно.

– Он всегда был таким?

– Нет. Он очень изменился в последние два года.

– Почему?

– Деньги. Легкие деньги.

– Откуда?

– Я потом расскажу. Расскажу. Но – потом.

– Он может стать прежним?

– Вряд ли… – Света медленно покачала головой.

Никита всегда был склонен к жестокости, и брат был единственным, кто мог удерживать его, удерживать. Какое-то время Света была таким человеком, но когда Никита увлекся мальчиками, отдалился и постепенно превращаясь в совсем другого человека…

– Но ведь это не из-за мальчиков? мы… не все такие.

– Нет. Это от вседозволенности… Янчик, пойми, Никита – состоявшийся преступник.

– Не говори так…

– Не говорить? Ты посмотри, что он с тобой сделал!

– Света… не надо.

– Что не надо? Не надо напоминать тебе, что ты лежишь в гипсе? Что капельницу до сих пор не снимают?! Что только позавчера ты стал дышать самостоятельно?! Прости… я не буду больше… – она похлопала себя по губам кончиками пальцев. – Но ты так наивен! Ты всем веришь… Так нельзя. Тебя очень легко обмануть.

– Я прожил с ним год, Света. Это был очень хороший год. Я не хочу его перечеркивать.

– Он его перечеркнул! И тебя не спросил. Сдай его. Расскажи им…