Дмитрий Мережковский - Маков цвет (драма в 4-х действиях)

Наталья Павловна.По делу, кажется…

Гущин.Простите, профессор, что я вас побеспокою…

Арсений Ильич.Пожалуйста. Чем могу служить? (Представляет всех). Коген, Львов, Бланк…

Коген.Я вас где-то видел на днях. Видел, положительно видел.

Гущин.Не знаю… Я не имел чести… Не помню. Я к вам, профессор, за указаниями. Я изучаю античную мифологию… Особенно культ Митры и Астарты. [19]Услыхав, что вы тут, я и взял на себя смелость обратиться к вам за некоторыми литературными указаниями…

Коген.А ведь я вспомнил! Я вас третьего дня видел в «Раю» и в самой неприличной позе.

Арсений Ильич.Как, в раю?

Коген.Тут есть кабачок такой, Le Paradis. Рай изображает, с гуриями, ну, обнаженными, конечно. При помощи зеркал, как-то. Вызывают из публики желающих попасть в рай, наводят зеркала, и эффект получается довольно пикантный. Так вот я мосье Гущина в таком раю с гуриями видел. (К Гущину). Ведь правда,?

Гущин.Да, очень может быть… Но я не вижу, какое это имеет отношение… к делу, по которому я пришел…

Арсений Ильич. Если вам угодно… я могу дать вам справки по интересующему вас вопросу. Пройдемте ко мне в кабинет.

Арсений Ильич и Гущин выходят.

Бланк.Типик.

Коген.Это наверное из мистических анархистов.

Бланк.Что еще за чепуха?

Наталья Павловна.Пойдемте, господа, в столовую.

Коген.Вы, дорогой товарищ, отстали. Новейших течений не знаете.

Берет Бланка под руку и уходит вместе с ним в столовую.

Наталья Петровна.Боря, ты идешь? Чай готов (Уходит).

Борис (вслед). Я сейчас.

Борис один. Темнеет. Садится к камину, молчит и смотрит в огонь. В столовую двери заперты. Возвращается Наталья Павловна.

Борис.Что Соня? Можно к ней пройти? Она за мной посылала сегодня.

Наталья Павловна (садится около него). Боричка, мне страшно. Ты прости, ты ведь знаешь, как ты мне дорог… Сама не пойму, чего боюсь, за кого боюсь, – а боюсь. Соня темная, и ты темный, и все вы вместе разговариваете, а после разговоров оба еще темней. Не понимаю я, что делается, а чувствую – страшное… Ты бы рассказал мне…

Борис. Да что же я вам скажу, тетя?

Наталья Павловна.Может быть, вас мучает… Ну, может быть, Соню Бланк тяготит? Может быть, она поняла, что не его, а тебя любит и любила, – как ты ее. Ведь ты любишь? Ведь ты любишь?

Борис (помолчав). Нет, тетя, не люблю.

Наталья Павловна.Ты это правду говоришь? (Глядит на него). Да вижу, вижу, правду.

Борис.И она меня не любит. Никого мы не любим с ней… (Пауза).

Наталья Павловна.Вот оно, страшное-то. Это самое страшное-то и есть: никто никого не любит.

Борис.Да как же быть; тетя; если нет любви? Ведь ее не купишь, не заработаешь. И чем нам с Соней любить? У меня душа – точно монета стертая – тоненькая-претоненькая. Вот Бланк, он не стертая монета. Он, может, и любит. И Соню любит, и себя любит, все человечество любит.

Наталья Павловна.Да ведь жизни нет в тебе, если любви нет!

Борис.Может быть, и нет жизни!

Наталья Павловна (вставая). Боря. Если так – умоляю тебя, прошу тебя, в память отца твоего прошу… не говори с Соней, не ходи к ней теперь, оставь ее лучше одну. Подожди. Это у тебя пройдет, я верю, и у нее пройдет. Это бывает и проходит. Вы измучены оба. Отдохнете, забудете… Мы, старые, крепче вашего были. То ли еще переживали. Душа-то, Боря… ведь в душе стержень железный.

Борис.Нет железного стержня в душе.

Наталья Павловна.Все пройдет, Боря, родной ты мой, все пройдет.

Борис.Вот и мы с Соней… пройдем…

Наталья Павловна.Живы живые, живы, живы…

Борис.Не мучьте меня. (Тише). И простите. А с Соней я не говорю так, не бойтесь. Ну, разве я с ней так говорю?

Наталья Павловна.Боря, я одна только тебя и понимаю. Знать, – не знаю ничего, а вот понимаю. Только тебя и понимаю, должно быть. Слепая у меня, малая любовь, бессильна я помочь тебе, – а все чувствую… и страшно. Это ты прости меня, мальчик мой дорогой, что я хотела… чтоб Соню ты оставил. Верю, души у вас живые, сами вы только этого не знаете… Боря, ведь что ж делать-то? Ведь жить-то как-нибудь надо?

Борис (задумчиво). Жить… как-нибудь надо.

Соня вошла незаметно.

Соня (улыбаясь). Надо? Жить надо? Я и не знала, Боря, что ты уже здесь. Мамочка, какое у вас лицо! Поспорили вы с Борей, что ли? О чем?

Наталья Павловна.Нет… Так. (Помолчав). Вот о тебе говорили. Что ты, будто, никого не любишь.

Соня.Я? Отчего не люблю? А может быть и не люблю… Да что это, непременно сейчас же высокие слова: любовь, любить… Дело делать, вот главное. А Иосиф Иосифович?

Борис.Он, кажется; в столовой.

Соня (заглядывает поверх занавески в столовую через стеклянную дверь). У, да там целое общество. Отлично, пусть их, папу развлекут. Он совсем закис. А тут еще мы с Иосифом уезжаем. Ну, да ненадолго. Глядишь – и опять вместе будем, опять вместе. Все проходит, – правда, мамочка? Вы любите это говорить.

Борис.Да. все проходит.

Соня.Есть в сказке Андерсена песенка одна. царевна трубочисту ее поет, или трубочист царевне, – уж не помню: «ах, мой ангел, друг мой милый, все прошло, прошло, прошло». Да что вы скучные какие сегодня! А мне весело. Никогда стихов особенно не любила, с Андреем, бывало, ссорилась из-за них, а сегодня почему-то так и звенят в ушах, обрывками, и даже не стихи совсем, а детское что-то, старое… Цветики, цветики лазоревые… Лепестки, листочки малиновые…

Борис.Там поэт юный к дяде пришел, в столовой сидит. Из самых новых. Вот попроси, он тебе почитает, еще больше развеселишься.

Соня.Нет, нет; нет! Ни за что! Оставь! Как тебе не стыдно! (Тише). Я ведь не люблю декадентских стихов. В них магии, волшебства нет. Уж лучше я старенькое, детское, прошлое… Да и глупости все, ведь это я так…

Борис.Неправда, не все новые стихи бранила, ты же сама…

Соня.А знаю, знаю; про что ты вспомнил.

Борис.Про что?

Соня.А любила одни, Андрюшины… «В голубые священные дни распускаются красные маки»… Да? Да?

Борис.Да, про это.

Соня (продолжая). «Здесь и там лепестки их – огни – подают нам тревожные знаки…» Как дальше? Про зори красные? Не помню… А кончается… Подожди…