Феликс Кривин - Подражание театру

Из гипотез, появившихся в последнее время, можно отметить ту, которая рассматривает землю как гастрольную площадку, на которую прибыла труппа с какой-то другой планеты, чтобы сыграть здесь свой никому не понятный спектакль. Но так как любые гастроли предполагают наличие зрителей, а наличие собственных зрителей на земле данная гипотеза отвергает, то ее вряд ли стоит принимать во внимание.

Словом, гипотез много, и все они рассматривают те времена, когда настоящего театра, как мы его понимаем сейчас, на земле все-таки не было. Были эволюции, которые можно считать репетициями, были гениальные вхождения в образ, но все это было до того неосознанно, что вряд ли здесь можно говорить об искусстве, отображающем жизнь. Скорей это была жизнь, предвосхищающая искусство.

На одной из планет, которую впоследствии назовут Землей, возникнет жизнь, которую назовут разумной. И эта жизнь будет состоять из смеха и слез, из криков «Долой!» и бурных аплодисментов. И будут в ней герои, и будут статисты и зрители…

Следите за рекламой!

Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой. Но помните: главное всегда в середине!

Ничего еще нет, все только предчувствуется… Вот сейчас оно явится, сейчас возникнет, как возникает все на земле: из ожидания, из предчувствий…

Земля представляла собой новостройку, уже законченную, но еще не сданную в эксплуатацию. Свет был подведен, подключена вода, но огромные жилые площади пустовали, потому что их некому было заселять (в смысле удовлетворения потребностей такое положение могло бы считаться идеальным, если принять за идеал полное отсутствие потребностей). Но Земля уже готовилась к встрече первых новоселов. Зеленые степи убегали вдаль, к горизонту, и там переходили в небо — такую же ровную голубую степь. Горы шушукались реками, шептались лесами — в ожидании. Где-то что-то ухнет — но это еще не зверь, хлопнет — но это еще не птица, потом замолчит, задумается — но это еще не человек…

Огромное пространство на миллиарды и миллиарды мест, и каждое занимает звезда, сама по себе звезда, чем же тут удивишь, когда в этом зале — сплошные звезды?

Но артисты хотят удивить, и они стараются, так стараются, что содрогается их земная площадка…

На сцену жизни человек совершает один-единственный выход, и его никогда не удается вызвать на бис.

Афиша.

Сегодня и завтра, в любой сезон — билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию!

Актеры.

Что значит свободно держаться на сцене? Это значит, держаться так, как тебе самому хочется. И еще — как хочется автору. И как хочется режиссеру. А главное — как хочется публике, которой сегодня хочется одно, а завтра — совершенно другое.

Будка суфлерская.

Суфлерская будка умышленно отвернулась от зрителей, чтобы никто не мог услышать ее секретов. И она шепчет свои секреты, шепчет свои секреты — боже мой, стоит ли так тихо шептать секреты, если они тут же провозглашаются на весь зал?

Величие зрителя.

Маленький человек, потерявшийся в самом последнем ряду за колоннами, никому не был виден, но он видел себя, видел в самом центре, на сцене, в блеске софитов и юпитеров, и он там жил, любил и страдал, и смеялся и плакал вместе с героями.

Галерка.

Настоящего зрителя искусство всегда возвышает.

Грим.

На сцене каждый старается себя показать, и только он один выделяется своей незаметностью.

Декорации.

С одной стороны кулиса раскрашена и ярка, а с другой — мрачна и бесцветна. Потому что с одной стороны — гром оваций и вечный парад, а с другой — свои закулисные будни.

Единство места и действия.

За сценой выстрелы, топот копыт, а на сцене — тишина и спокойствие… Главные события всегда происходят за сценой.

Жанры.

То, что в юности кажется трагедией, в зрелом возрасте кажется драмой, а в старости — обычной комедией.

Жен-премьер,

герой-любовник заламывал руки и метал громы и молнии. Потому что перед ним стояла его героиня, и была она хороша, и была молода и прекрасна, а в зале сидела его жена и следила в бинокль за этой сценой.

Зритель.

Хочется вмешаться, хочется встать и крикнуть: — Люди, остановитесь! Опомнитесь! Что вы делаете? Но потом — сам опомнишься, поудобней устроишься в кресле и продолжаешь наблюдать. Интересно, чем это кончится?

Интерпретация.

Петушиные песни в интерпретации соловья—это соловьиные песни. Соловьиные песни в интерпретации петуха — это петушиные песни.

Контрамарка.

Любовь к театру, как и в обычном смысле любовь, иногда, заменяется просто знакомством.

Котурны.

Актер Н. проснулся, открыл глаза и сунул ноги в котурны, которые носил целый день и снимал только выходя на сцену, где он очень искусно и естественно играл роль простака.

Лавры.

Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.

Лепка образа.

Со сцены доносились кряхтенье, сопенье, треск материи, хруст костей… Это актер лепил образ.

Мелодрама.

Есть такие легкие драмы. Пустячные драмы. Такие мелкие драмы, какими большие драмы видятся со стороны.

Музыка.

Чтобы стать дирижером, нужно прежде всего взять в руки палку.

Музыкальное сопровождение.

Даже первая скрипка, если она слушает только себя, может испортить любую музыку.

Овация.

Откуда-то с галерки сорвался первый хлопок — и покатился вниз, увлекая за собой другой, третий… Все громче, дружнее, раскатистее… И уже давным-давно утих первый хлопок, когда гремели бурные аплодисменты.

Подмостки.

Здесь каждая доска не выше и не ниже других, она такая же, как рядом лежащие доски. Но лишь она попытается приподняться, немножко выделиться, как ее начинают больно бить молотком, пока она снова не станет на место. Потому что никто не хочет понять, что самое обидное — лежать вот так в общем ряду, быть не выше и не ниже других, такой, как рядом лежащие доски.

Правда на сцене.

Умирающий так естественно испустил дух, что его наградили бурей аплодисментов. И он встал, поклонился, затем снова лег и испустил дух. И так он вставал, кланялся и испускал дух, все время кланялся и испускал дух, и спешил лечь и испустить дух, чтобы опять встать и опять поклониться.