Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Громко оркестр духовой
Гимн заиграет твой!
И над твоей головой
Флаг запылает твой!

Беговая дорожка
Всё темней и темней.
Остается немножко
Пробежать мне по ней.

Я на треке вечернем
Знаю каждую пядь,
Но у финиша первым
Мне уже не бывать.

Что ж, — и медную славу
Тоже сладко иметь,
Мне недаром по нраву
Больше золота — медь.

…Я пружинисто прыгнул
И, взлетев на шесте,
Тело эллипсом выгнул
И повис в высоте.

Изогнулся над планкой
И остался я так —
А внизу, как приманка,
Недоступный тюфяк.

Человека и птицы
Я какая-то часть:
Ни на землю свалиться,
Ни на звёзды упасть.

Точно я переломан,
Раздвоившийся весь,
Ни в гостях — и ни дома,
И ни там — и ни здесь.

От игры и от риска
Отказаться пора.
Нет, не бросить мне диска
Не толкнуть мне ядра.

Сколько лез я из кожи,
Думал — я гиревик…
А у книг моих тоже
Вес не так уж велик.

Нет, я веса не выжал
И победой не горд.
Просто выжил. Я выжил:
Это тоже рекорд.

Только этим едва ли
На параде блеснуть.
Никакой мне медали
Не навесят на грудь.

И написано строго
Было мне на роду,
Что торжественно в ногу
Я ни с кем не пойду.

До седьмого мне пота
Надрываться опять,
Пьедестала почёта
Никогда не видать.

Ну, а если удача
Мне помашет рукой —
Музыкантам задача:
Гимн исполнить какой?

Я случайный бродяга,
Человек без корней,
И ни гимна, ни флага
Нет у музы моей.

На ноге висит полпуда,
Разворочено плечо.
Тела скомканная груда
Трепыхается ещё.

Пузырьки в сифоне скачут.
В вену воткнута игла.
А в окне снежок маячит,
Ночь в окне белым-бела.

Как поступки наши хрупки!
Как непрочен весь наш мир!
Из ноздрей свисают трубки
И торчат из прочих дыр.

Но хирургов важный шёпот
Окружил мою кровать.
Как меня возьмутся штопать!
Как пойдут перешивать!

Поваляешься в постели —
И, глядишь, опять готов
Для житейской карусели,
Для житейских катастроф.

Этот снег за стеною больничной —
Мой единственный друг закадычный,
Он, как слёзы, течёт и течёт.
И душа по-некрасовски вволю
Опилась покаянною болью.
Вот и близится с жизнью расчёт.

Умирать предназначены все мы,
Но кончаться в когтях эмфиземы —
Это очень унылый сюжет:
Ловишь воздух, как пойманный окунь,
Только он недоступен, далёк он,
Только, в сущности, воздуха нет.

Что ты знал о Толедо, Охайо?
Что на свете земля есть такая,
Что бывают такие места?
Ты мечтал о ключе Иппокрены —
Ах, как эти мечты вдохновенны!
Только музыка вовсе не та!
А не хочешь ли розовой пены,
Что струей потечёт изо рта?

Часто мне снится высокий маяк
С комнатой — вышкою восьмиугольной.
Волн, точно рюмок в беседе застольной,
Слушаю я нескончаемый звяк.

Волны бегут и бегут на маяк —
И разбиваются вдребезги волны…
Чем-то сегодня они недовольны,
В море сегодня опять кавардак.

По вечерам зажигают маяк.
По морю шарит прожектор сигнальный,
Наискосок полосою зеркальной
Пересекая всклокоченный мрак.

От берегов унесённый рыбак
Где-то плывёт на разбитом баркасе.
Он бы убрался давно восвояси,
Да в темноте не отыщет маяк.

Может быть, всё это вовсе не так.
Может быть, скользки, сильны и крамольны,
Тёмные мысли, как тёмные волны,
Светлого сердца штурмуют маяк.

Может быть, всё это вовсе не так.
Может быть, я на суденышке гиблом…
Я бы наверное к берегу выплыл,
Если б нашёл я во мраке маяк.

Может быть, всё это вовсе не так.
Может быть, гневно сверкающим глазом
Всю эту тьму освещаю я разом…
Может быть, сам я — высокий маяк.

Может быть, всё это вовсе не так.
Может быть, моря тут нет никакого:
Все это — жизнь, что шумит бестолково,
Всё это — жизни моей кавардак.

Веку убийства
Пришлись ко двору,
А я забился
В мою конуру.

В дверь не поверю!
Удар сапога
Вышибет двери —
И вся недолга.

Мой дом — моя крепость?
Что за нелепость!..

Мой дом — моя будка,
Мой дом — моя щель.
Вечером жутко
Ложиться в постель.

Какой я хозяин
Колу и двору?
Так вот припаян
Острожник к ядру.

Мой дом — берлога,
Мой дом — нора,
Где над порогом
Тень топора.

Счётчики на стоянках,
Счётчики на стоянках,
А лётчики
Женятся на китаянках,
На китаянках!

И никакого отношения
Одно к другому не имеет.
Но я уже принял решение,
И эти строчки окаменеют!

Ходили предки в оперетку
И власть поругивали всласть,
А я подбросил вверх монетку,
И она позабыла упасть!

Стала, может быть, луною
И всплывает надо мною.

Не понять и не постичь,
Отчего порой прицепится
Несусветнейшая дичь,
Сумасшедшая нелепица!

И над вечным вопросом
Сокрушается бедный умишко:
Может быть, у алжирского дея под носом
Действительно шишка?

Было ясно мне как дважды два,
Что стихи заправлю я горючим,
Что в моих стихах в порядке лучшем
Я расставлю лучшие слова.

Но пришли дела мои в упадок.
Слышу — изо всех кричат углов,
Что в стихах важнее беспорядок,
Разнобой каких попало слов.

Что ж мне с ними ввязываться в драку?
Заявленья отсылать в печать?
Объяснять, что старую собаку
Поздно новым штукам обучать.

Блошиный рынок!
Поверх лотков
Гора корзинок,
Пластинок, крынок,
Мотков, платков,

Подносов, фляжек,
Замков, пижам,
Ремней без пряжек,
Зеркал без рам.

Пять-шесть тарелок,
Бутыль-пузырь,
Часы без стрелок,
Весы без гирь.

Футляр огромный
Для сургучей
И тьма никчемных
Дрянных вещей.

Бери! Дешёвка!
Цена-то грош,
Подсунут ловко —
И ты берёшь!

В базарном гаме
На мой лоток
Я со стихами
Кладу листок.

На этом рынке
Немало их,
Что без запинки
Кропают стих,