Станислав Виткевич - Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

При глубоком «антиреализме» своих теорий Виткевич нередко организует текст вполне традиционно, тщательно выстраивает событийную фабулу, мастерски ведет психологический анализ. Его герои действуют в четко обрисованной среде и внятных ситуациях; диалог развит в динамическую систему смысловых импульсов, позволяющих создать индивидуализированные характеры.

По поэтике, проблематике и жанру все пьесы Виткевича — гротескные философские трагикомедии. Во всех — единая система персонажей-типов, единый арсенал стилевых приемов. В то же время они разнятся тематикой и композицией. Одни тяготеют к малому (внутреннему, индивидуальному) кругу тем, другие — к большому (внешнему, общественному). Одни — выражение камерные, другие — скорее панорамно-эпические. Наконец, по типу экспрессии имеются пьесы абстрактно-метафизические (или, по терминологии автора, «приближенные к чистой форме») и конкретно-аналитические, фактурно насыщенные. К таким условным крайним точкам в большей или меньшей степени сдвинуты отдельные тексты, но в каждом случае речь идет лишь о преобладании того или иного качества, а не о полном вытеснении противоположного.

Подразумеваемое преддействие всякой пьесы Виткевича включает в себя то, что происходит в других его произведениях, в том числе прозаических. Проблемные мотивы переходят из драмы в драму, подхватываются последующими текстами, в каждом из которых более отчетлив тот или иной аспект. Во всех драмах фигурируют сходные лица и обстоятельства, есть и прямые указания на «трансформацию» героев, кочующих под разными именами из пьесы в пьесу, стереотипных, как персонажи вертепа, с той лишь разницей, что родом они не из священного писания, а из бульварных романов и мелодрам: титаны-супермены, женщины-вампы, богемные художники, воротилы бизнеса... Иногда герои одних драм оказываются авторами других. Так вводится слоистое, нелинейное время, растет «население» виткевичевского театра, усложняются отношения, неизменно ведущие к катастрофе, накапливаются противоречия идей и состояний, выражающие, по замыслу автора, универсальную картину человеческого бытия в мире.

«Последние судороги индивида — чистая комедия», — саркастически подмечает Виткевич. Типичные ситуации его смешных и жестоких драм: декадент, пытаясь стать сверхчеловеком, неистово прорывается к власти, чтоб тут же ее потерять; группа отщепенцев во что бы то ни стало жаждет превратить свою жизнь в произведение искусства, но все кончается банальностью; тиран стремится «облагодетельствовать» подданных, не считаясь с их человеческим естеством; подросток проходит посвящение в жизнь и уподобляется взрослым особям со всей их тоской, ложью и коварством; «импродуктив», не состоявшийся ни в жизни, ни в искусстве, погибает, так и не познав себя; художник не желает встраиваться в унифицирующую систему, но постепенно превращается в шута — жалкого или трагического, в зависимости от степени осознания своего ничтожества. Общая схема — испарение индивидуальности, смерть души от смеха или от скуки.

Удел всех персонажей виткациева театра — пытка эротико-метафизической ненасытимости. Дополнительная краска его замысловатых сценических притч — политическая сатира, не имеющая конкретного объекта, разоблачающая цинизм всякой власти. Виткевич выставляет напоказ психологию маньяков абсолютного владычества, анализирует феномен паники и деградации, мир, ожидающий краха. В фокусе его взгляда колебательный процесс рождения и эволюции общества, на полюсах которого — гипертрофия личности диктатора и полная реализация безличия толпы, переходящая в охлократический «малый самосуд». Механизмы политики соотнесены с духовным вырождением, неспособностью к трансценденции. Экзистенциально-психологические проблемы часто раскрываются на материале патологии семейных отношений. В уединение героев вторгается бушующий вокруг мятеж — их обособленный мир оказывается аналогом внешнего. Малый круг семейного распада вписан в большой круг катастроф. В лучах восьмигранного зеленого фонаря мелькает череда причудливых видений — преломленных через частность вечных проблем.

Вершится «безымянное деянье» исторических катаклизмов, подминающих духовность: по словам одного из героев, «в наше время для метафизических личностей есть только два места — тюрьма и сумасшедший дом». Привычное состояние действующих лиц — обделенность, ущербность, смутная неистребимая тревога, стремление разорвать обыденные связи, неутолимая жажда единственного, из ряда вон выходящего. Эти существа — от «титанов» до статистов, близких к предметам, — всегда в бесперспективном поиске «другой жизни», в безнадежной погоне за несбывшимся и несбыточным. Они играют в жизнь, чтобы насытить «голод тайны» — это навязчивая цель каждого их поступка и слова. Виткевичевские герои отягощены комплексом ожидания: все происходящее кажется им бесцветным, неподлинным и ничтожным, они требуют большего. Любые ценности для них обесценены — они только средство достижения «странности бытия».

Все содержание жизни этих людей — фанатическое вожделение к неведомому, воплотившееся в жестокую игру. «Фантастической» психологии соответствует их «искренняя демагогия», алогизм действия, роковая неизменность обстоятельств. Люди барахтаются в абсурде, развлекаются метаморфозами, предаются взаимному истреблению. Их грызет тоска, и лишь постепенно они осознают, что в сущности стремятся к небытию. Перед ними дилемма: родиться заново или погибнуть, — но рано или поздно они покорно сносят насилие обстоятельств, превращаясь в то, что им диктует случай.

Живущие во времена всеобщего стресса, под давлением массированных «механических» форм жизни, они уже почти — «автоматы будущего». Однако они сознают утрату и судорожно пытаются заполнить внутренний вакуум. Невозможность этого определяет их тоску, демонизм, болезненные всплески страстей, одержимость своей мнимой уникальностью, готовность на преступления ради преступлений. У власти в мире драм Виткевича всегда злодейская шайка типа какого-нибудь «Синдиката Рукотворных Пакостей». Фашиствующие деспоты ломают психику подданных, к их услугам технические новшества, бактериология, телесуггестия, генетические трансформации, — всё, что только могут предложить идеологизированные наука и мистика. Удел граждан — беспрекословное исполнение предписанных функций...

Приступая к своей «гомеопатии зла», Виткевич знал, что его схватка с демонами небытия — бой неравный. Достойны уважения самоотверженность и упорство, с которыми он вел этот бой. Семь драм, включенных в настоящее издание (из них при жизни автора лишь одна была опубликована и только две поставлены), позволяют ощутить особость его парадоксального мира.