Антон Макаренко - Мажор

Крейцер: Вот, дьяволы…

Смех, приветствия, рукопожатия.

Занавес

Большая комната совета командиров. В левой стене два окна. В правой стене, ближе к заднему плану — двери. Под стеной бесконечный диван, обитый зеленым бархатом с низенькой простой спинкой. Этот диван проходит даже сзади двух письменных небольших столов: один у задней стены — Жученко, второй у левой стены — Захарова. Перед столами по два кресла, а перед столом Захарова небольшой столик. У правой стены на авансцене широкий турецкий диван, тоже обитый зеленым бархатом. На полу большой ковер.

На стенах портреты, диаграммы соцсоревнования, портреты ударников. Комната совета командиров уютна, и нигде дешевых украшений, наклеенных кое-как бумажек. Все сделано солидно.

Вечер. Горят электрические настольные лампы и потолочный свет. Жученко сидит за своим столом.

Шведов (входит) : Мы сейчас кончаем, Жучок.

Жученко: Совет после ужина сделаем.

Шведов: Добре.

Собченко (в повязке дежурного) : Как с ужином? После комсомольского или после совета?

Жученко: Как только комсомольское кончится, давай ужин.

Собченко: Только вот беда: инженеры и конструкторы будут ожидать, пока мы поужинаем?

Жученко: Да чудак какой! Пригласи их поужинать…

Собченко: Правильно… А здорово сегодня!

Жученко: Ты, Шведов, молодец. Сегодня комсомол взял завод в руки…

Шведов: Да… Сколько сегодня машинок?

Жученко: Тридцать шесть.

Шведов: Хорошо. До пятидесяти близко. Вот тебе и ласточкин хвост.

Жученко: С воровством плохо. Ничего в руках нет.

Собченко: Забегай подозревает в краже масла Федьку и Ваньку Синенького.

Жученко: Не может быть…

Собченко: А вот я уверен, что на совете и воровство откроется. У пацанов есть какие-то намеки.

Шведов: Ну, идем на собрание, а то там Клюкин уже парится.

Шведов вышел. В дверях Воробьев и Наташа.

Воробьев: Жучок, задержись на минуту.

Жученко: Ну добре.

Собченко: А эти влюбленные все ходят.

Воробьев: Вот подожди, Санька, и ты влюбишься когда-нибудь.

Собченко: Чтобы я такую глупость мог на своем лице размазать? Да никогда в жизни. На тебя вот смотреть жалко. Что твоя физиономия показывает, так и хочется плюнуть.

Воробьев: А что?

Наташа: Смотри ты какой! А что она показывает?

Собченко: Да ты посмотри на него. Разве можно при всех такое показывать? Написано прямо: Наташа лучше всех, лучше солнца и месяца. Я на месте Алексея Степановича не поехал бы. Стоит, ты понимаешь, какой-нибудь телеграфный столб, а ему померещится, что это «ах, Наташа». Он и влепится всем радиатором.

Воробьев (хватает Собченко в объятия и валит его на диван) : Будешь вякать?

Собченко: Да брось, ну тебя, зайдут сюда. (В дверях.) Все-таки, Жучок, ты с ним осторожнее. С ним только по телефону можно разговаривать. (Ушел.)

Жученко: А вид у вас в самом деле… на шесть диезов.

Воробьев: Подумай, Жучок, кончаются наши страдания. Ты только помоги.

Жученко: Да чем тебе помогать?

Воробьев: Самое главное, чтобы Наташу не мучили. Она этих ваших командиров боится, как шофер пьяного…

Жученко: А ты сам приходи в совет, я дам тебе слово. Да ничего такого страшного и не будет. Против вас только Зырянский. Это уже известно.

Воробьев: Самое главное, Наташа, ты не бойся. Мы такого ничего плохого не сделали.

Уходят все. Пауза.

Входят Крейцер, Захаров, Дмитриевский и Троян. Крейцер и Троян усаживаются на широком диване. Захаров разбирается в бумагах на столе. Дмитриевский ходит по комнате. Закуривают.

Крейцер: Здесь можно и покурить… Ну, я доволен. Молодцы комсомольцы. Замечательно правильная у них постановка. Хорошая молодежь…

Захаров: Да, горизонты проясняются…

Крейцер: Проясняются горизонты, Николай Павлович? А?

Троян: Наши горизонты всегда были ясными, Александр Осипович. Это, знаете (улыбается), на дороге пыль. Бывает, подымаются вихри такие…

Крейцер: Вы прелесть, Николай Павлович, честное слово. Ну а все-таки еще и сейчас у вас есть темные тучки, места разные.

Троян: Да нет. Ничего особенного нет, темного такого. А если и есть, так и причины более или менее известны. (Улыбается.) Надо немножко ножиком… ланцетом. Потом перевязочку — и все.

Крейцер (смеется) : Это хорошо. А разве раньше нельзя было… ланцетиком?

Троян (улыбается) : Видите ли, всякая причина… она должна, так сказать, назреть…

Крейцер: Это не революционная теория.

Троян: Нет, почему, революционная. Накопление изменений, количество и качество и так далее… Диалектика.

Крейцер: А я вот не могу ждать. Всегда это хочется раньше ампутацию проделать… И, сколько я знаю, помогает…

Троян: Возможно. Это уже дело практики. Вы, так сказать, опытный хирург, а я только философ, да и то беспартийный. Практика, она немножко дальше видит в отдельных случаях.

Дмитриевский: Я, пожалуй, согласен с Николаем Павловичем. Необходимо ланцетиком действовать. И сегодня же произвести повальный обыск.

Крейцер: Повальный обыск? Что вы!

Дмитриевский: Да, повальный, в спальнях у коммунаров. Я уверен, что найдете много интересного. Вы посудите: каждый день кражи. Разве это завод?

Захаров: Вы считаете возможным оскорбить двести коммунаров. Из-за чего?

Крейцер: А вот мы спросим Николая Павловича. Вы тоже имели в виду повальный обыск, когда говорили о ланцете?

Троян: Повальный обыск это не ланцетом, а столовым ножом и притом по здоровому месту.

Дмитриевский: Вы меня чрезвычайно поражаете, Николай Павлович, чрезвычайно поражаете. Я не могу допустить, чтобы вы не понимали, что кражи у нас — бытовое явление. Все случаи известны. Крадут все. Несколько дней назад украли флакон дорого масла прямо из станкового шкафчика у Забегая. Наконец, сегодня у Белоконя украли часы прямо из кармана, как в трамвае. Надо все же решить, будем мы бороться с воровством или примиримся с тем, что наш завод строится на воровской рабочей силе…

Крейцер: Эх, зачем вы так: «На воровской рабочей силе»? Значит, вы очень далеки от коммунаров, какие же они воры?

Дмитриевский: Я привожу факты, а вы хотите их не видеть. Рекомендуете мне стать ближе к коммунарам. Если это поможет искоренению воровства, дело, конечно, хорошее. Но ведь согласитесь, это не моя задача, я не воспитатель, а главный инженер завода, а не воспитатель.