Бернард Шоу - Назад к Мафусаилу

Древний. Вот это, дети, и заботит древних. До тех пор пока не разорваны узы, связывающие нас с нашим тираном-телом, мы не выполнили своего предназначения.

Новорожденная. В чем же оно?

Древний. В том, чтобы достичь бессмертия.

Древняя. Наступит день, когда люди исчезнут и останется только мысль.

Древний. Это и будет вечная жизнь.

Экрасия. Надеюсь, раньше, чем такой день наступит, со мной уже произойдет роковой несчастный случай.

Архелай. Вот тут я впервые согласен с тобой, Экрасия. Жалок был бы мир, где нет ничего пластичного!

Экрасия. Ни конечностей, ни контуров, ни изящных форм, ни упоительных линий, ни поклонения телесной красоте, ни поэтичных объятий, когда утонченным любовникам кажется, будто руки, которыми они ласкают друг друга, блуждают по небесным холмам и очарованным долинам, ни…

Акис (перебивая ее, с отвращением) . Что за противоестественные мысли, Экрасия!

Экрасия. Противоестественные?

Акис. Да, противоестественные. Почему ты никого не любишь?

Экрасия. Я? Да я всю жизнь любила. Еще в яйце сгорала от любви.

Акис. Неправда. Вы с Архелаем оба как каменные.

Экрасия. Ты не всегда так думал, Акис.

Акис. Не спорю. Было время, когда я предлагал тебе свою любовь и домогался твоей.

Экрасия. Разве я отказала тебе, Акис?

Акис. Ты даже не знала, что такое любовь.

Экрасия. Что? Да я обожала тебя, глупец, пока не поняла, что ты всего лишь животное.

Акис. А я сходил по тебе с ума, пока не понял, что ты всего лишь художница. Тебе нравились мои контуры: я ведь пластичен, как выражается Архелай. Я был для тебя не мужчиной, а произведением искусства, которое отвечало твоему вкусу и щекотало твои нервы. Вкус и нервы — вот что подавляло в тебе непосредственный импульс жизни. Меня же влекла только она, я шел прямо к ней, мне скучно было слушать, как ты даешь всякие выдуманные названия различным частям моего тела, превращая его в какую-то географическую карту с горами, долинами и прочей чепухой, — и за это ты объявила, что я животное. Ну что ж, если живого мужчину можно назвать животным, я действительно животное.

Экрасия. Объяснения излишни. Ты не пожелал стать утонченным. Я изо всех сил старалась поднять тебя с твоими первобытными инстинктами до красоты, фантазии, романтики, поэзии, искусства, до…

Акис. Все это хорошо в свое время и на своем месте. Но это не любовь. Это противоестественное искажение ее. Любовь — вещь простая и глубокая, жизненный акт, а не иллюзия. Искусство же — иллюзия.

Архелай. Ложь! Рано или поздно изваяние оживает. Сегодняшние статуи — это мужчины и женщины следующей инкубации. Я показываю будущей матери мраморную статую и говорю: «Копируй эту модель». Мы воспроизводим то, что видим. Никто не смеет вносить в искусство то, на что не хочет смотреть в жизни.

Марцелл. Да, я прошел через все это. Однако ты сам ваяешь древних вместо прекрасных нимф и пастухов. А ведь Экрасия права, уверяя, что древние антихудожественны. Они действительно чертовски антихудожественны.

Экрасия (с торжеством) . Ага! Наш великий мастер оправдывает меня. Благодарю, Марцелл.

Марцелл. Тело в конце концов всегда надоедает. Неизменно интересна и прекрасна только мысль, потому что мысль — это жизнь. По-моему, того же мнения и наши древние.

Древняя. Совершенно верно.

Древний. Без сомнения.

Новорожденная (древнему) . Но стать ничем нельзя. Чем же ты хочешь быть?

Древний. Вихрем. {232}

Новорожденная. Чем? Чем?

Древняя. Вихрем. Я начала с того, что была им. Почему бы не кончить тем же?

Экрасия. А, вот кто такие вы, старики! Вы — сторонники вихревой теории.

Акис. Но если жизнь — это мысль, можете ли вы жить без головы?

Древний. Теперь, вероятно, уже не мог бы. Однако доисторические люди полагали, что нельзя жить без хвоста, а я живу без него. Почему бы не жить и без головы?

Новорожденная. Что такое хвост?

Древний. Привычка, от которой твои предки постарались избавиться.

Древняя. Теперь мы больше не верим, что наше тело, этот механизм из плоти и крови, так уж нам необходимо. Оно отмирает.

Древний. Оно держит нас в плену у нашей ничтожной планеты и не дает нам подняться к звездам.

Акис. Но даже вихрь мыслим лишь в чем-то. Нет водоворота без воды, нет вихря без газа, молекул, атомов, ионов, электронов и прочего. Где нет ничего, там нет и вихря.

Древний. Неверно. Вихрь — не вода, не газ, не атомы, а власть над всем этим.

Древняя. Тело было рабом вихря, но раб стал господином, и мы должны освободиться от его тирании. Все это (указывает на себя) — плоть, кровь, кости и прочее — невыносимая обуза. Даже первобытный человек мечтал о том, что именовал астральным телом, и задавался вопросом, кто же освободит его от смертной оболочки.

Акис (он явно ничего не понял) . На вашем месте я бы поменьше думал о таких вещах. Этак и с ума сойти недолго.

Древние переглядываются, пожимают плечами и собираются уходить.

Древний. Нам пора, дети. Мы с вами слишком засиделись.

Вся молодежь, заметно оживившись, встает.

Архелай. Ничего, ничего.

Древняя. Нам это тоже скучно, дети. Видите ли, для того, чтобы вы поняли нашу мысль, нам пришлось облекать ее в чересчур грубую форму.

Древний. Боюсь, что это не помогло.

Стрефон. Вы, право, были очень любезны, что вообще пришли поговорить с нами.

Экрасия. Почему остальные древние никогда не заглядывают сюда, чтобы потолковать с нами?

Древняя. Им это очень тяжело. Они разучились говорить, читать, даже думать на ваш манер. Мы и общаемся друг с другом, и воспринимаем мир не так, как вы.

Древний. Мне все трудней изъясняться на вашем языке. Лет через сто-двести это станет совсем невозможно, и мне придется подыскать себе на замену пастыря помоложе.

Акис. Нам, разумеется, всегда приятно видеть вас, но если уж вам невмоготу с нами, мы преспокойно обойдемся без вас.

Древняя. Скажи, Акис, ты никогда не задумывался о том, что проживешь, может быть, тысячи лет?

Акис. Ах, не надо про это! Я отлично знаю: на то, что разумный человек может назвать жизнью, мне отпущено всего четыре года и три с половиной из них уже прошли.

Экрасия. Не сердитесь, древние, но, честное слово, ваше существование трудно назвать жизнью.