Бернард Шоу - Назад к Мафусаилу

Ева. Умники всегда были моими любимцами. Землекопы и воины зарыли себя в землю, к червям. А мир достался умникам. Все хорошо. (Исчезает.)

Адам. Ничего не понимаю, ну вовсе ничего. К чему все это? Отчего? Откуда? Куда идет? Нам было совсем неплохо в саду. А эти дураки перебили всех животных и недовольны, потому что им надоедает возиться с собственным телом. Вот уж глупость-то! (Исчезает.)

Лилит. Люди приняли на себя бремя вечной жизни. Они научились рождать без мук, и жизнь не прекращается для них даже в миг распада плоти. В груди у них нет молока, чрево их пусто, а тело стало просто красивой оболочкой, которою любуются и которую ласкают их дети в неразумии своем. Довольно ли этого? Или мне опять приняться за труд и произвести на свет нечто такое, что истребит и уничтожит людей, как истребили они зверей в своем саду, уничтожили и тех, кто ползал, и тех, кто летал, — всех, кто отверг вечную жизнь? Я терпела много веков, и люди жестоко испытывали мое терпение. Они творили страшное — бросались в объятия смерти и объявляли вечную жизнь выдумкой. Я смотрела на порождения свои и удивлялась, как много в них злобы и страсти к разрушению. Марс — и тот покраснел, глядя на позор своей сестры — их планеты. Жестокость и лицемерие стали настолько гнусными, что лицо земли усеялось детскими могилами, меж которых ползали живые скелеты в поисках мерзостной пищи. Я уже чуяла приближение новых родовых мук, когда один человек раскаялся и прожил триста лет. Тогда я решила подождать и посмотреть, что из всего этого выйдет. А вышло так много, что ужасы былых времен кажутся теперь дурным сном. Люди искупили свои беззакония и отвернулись от своих прегрешений. Лучше же всего то, что они все еще не знают удовлетворения. Толчок, который я дала им в день, когда, разорвавшись надвое, создала на земле мужчину и женщину, движет ими и поныне. Пройдя миллионы рубежей, они идут к новому — к освобождению от плоти, к превращению в нематериальный вихрь, к водовороту чистого разума, который в начале времен был водоворотом чистой энергии. И хотя все сделанное ими — лишь первое усилие в бесконечном труде творения, я не уничтожу их, пока они не преодолеют последнюю преграду, отделяющую плоть от духа, и не сорвут с жизни путы всегда насмехавшейся над ней материи. Я могу ждать — что такое терпеливое ожидание в сравнении с вечностью? Я дала женщине величайший дар — любопытство. Этот дар спас ее потомство от моего гнева, ибо я сама любопытна и потому выжидала, желая посмотреть, что же люди будут делать завтра. Пусть они и впредь питают во мне это чувство. Я хочу сказать: пусть они больше всего страшатся остановиться, ибо как только я, Лилит, утрачу надежду на них и веру в них, они будут осуждены. Движимая этой надеждой и верой, я на миг сохраняла жизнь, и такие миги повторялись много-много раз. Были существа, более могучие, чем они; но эти существа убили во мне надежду и веру и исчезли с лица земли. Людей я тоже не могу щадить вечно. Я — Лилит, я привнесла жизнь в водоворот энергии, я заставила врага моего, материю, покориться живой душе. Но, превратив врага жизни в ее раба, я сделала его господином жизни, потому что этим кончается всякое рабство, и теперь я увижу, как раб получит свободу, враг примирится, водоворот станет жизнью и материя исчезнет. А так как младенцы, именующие себя древними, уже подходят к этому рубежу, я потерплю их еще, хотя знаю, что, достигнув его, они станут наравне со мной и вместо меня, и Лилит превратится лишь в легенду, в предание, утратившее всякий смысл. Бесконечна только жизнь, и хотя мириады ее звездных дворцов покамест необитаемы, а другие мириады и вовсе не построены, хотя необозримые ее владения все еще безотрадно пустынны, будет день, и семя мое утвердится в них, подчинив себе материю до последнего предела. А что за этим пределом — этого не различает даже взор Лилит. Довольно и того, что за ним что-то есть. (Исчезает.)

Авторы послесловий к пьесам — Н. Я. Дьяконова («Назад к Мафусаилу», «Святая Иоанна») и А. А. Долинин («Назад к Мафусаилу», «Тележка с яблоками», «Горько, но правда»). Автор примечаний ко всем предисловиям Шоу и к пьесе «Назад к Мафусаилу» — С. Л. Сухарев, примечаний к пьесам «Святая Иоанна», «Тележка с яблоками» и «Горько, но правда» — А. Н. Николюкин.

После первой мировой войны заметно меняется общее направление творчества Шоу. Если ранее драматург, ниспровергая привычные условности и расширяя тематический диапазон современного театра, обычно пользовался его жанровыми стереотипами («камерная» бытовая комедия, мелодрама, историческая пьеса) как объектами для пародирования и иронического переосмысления, то теперь он начинает разрабатывать принципиально новые жанры — «фантазии» («Дом, где разбиваются сердца»), «политические экстраваганцы» («Тележка с яблоками», «Горько, но правда»), драматические памфлеты («Женева», «На мели»).

Особое место в этом ряду, да и особое место во всем творческом развитии Шоу, занимает грандиозная философская пенталогия «Назад к Мафусаилу». Ее общий замысел начал складываться у писателя еще в начале 1918 г., когда он приступил к работе над пьесой-утопией, действие которой должно было охватить многие десятки веков. К лету 1918 г., по свидетельству самого Шоу, пьеса была закончена, но драматург остался недоволен ею и решил «превратить каждый акт в отдельную пьесу» [10]. Работа над пенталогией растянулась на три года. Первоначально задуманная и написанная Шоу пьеса составила ее вторую и третью части, затем он начал работать над четвертой, бросил ее, написал первую часть, завершил четвертую и, наконец, весной 1920 г. закончил последнюю. [11]Дополненная огромным, как никогда, предисловием [12], в котором Шоу изложил целую систему философских, экономических и социальных воззрений, пенталогия с одинаковой силой выразила его гнев, презрение, разочарование в человеке, каков он есть, и надежды на человека, каким он может стать. Это одновременно и обвинительный акт, и программа, обличение реальности и утопия фантастического будущего.

Никогда еще не было задумано и осуществлено произведение большего масштаба. Время и пространство здесь предельно раздвинуты. Перед нами весь земной шар, и его история развивается на протяжении десятков тысячелетий, переходя от простейших отношений первых людей к сложным, невиданным формам грядущего.

Как почти всегда у Шоу, в «Мафусаиле» синтезируются разнородные течения умственной жизни Европы за последнее столетие, с одной стороны, и не менее разнородные художественные влияния, испытанные им на протяжении долгой жизни, — с другой. По общему мнению критиков, Шоу-художник оказывается прежде всего учеником пуританина XVII в. Джона Беньяна, автора знаменитой аллегорической повести «Путь паломника», в которой жизнь человеческая описана как странствие, ведущее от греха и страдания через благодать в город вечной радости; но не менее обязан он оперной трилогии Вагнера «Кольцо нибелунга», которой увлекался с юности и о которой написал трактат «Совершенный вагнерианец», где предпринял попытку соединить вагнерианское мифотворчество с марксистским анализом истории. [13]