Константин Симонов - Русские люди

Козловский.За патронами. Да мало дал. Вот.

Сафонов.И смотреть не хочу. Раз мой начальник штаба тебе столько дал, — значит, столько мог. Ты мне тут этого не заводи: сначала к одному, потом к другому. Иди.

Козловскийвыходит. За дверью шум.

Голос Глобы: «Да что ты меня не пускаешь? Вот тоже!»

Входит Глоба в штатском. За ним красноармеец с винтовкой.

Красноармеец.Товарищ капитан, к вам. Разрешите пустить?

Сафонов.Ну конечно, пускай, ведь это же Глоба!

Глоба.Он самый.

Сафонов.Ой, Глоба, да ты ли это?

Глоба.Я.

Сафонов.Живой?

Глоба.Живой.

Сафонов.А может, не ты? Может, дух твой?

Глоба.Ну, какой же там дух! На пять пудов разве дух бывает? И потом, я же фельдшер, а медицина духов не признает.

Сафонов.Это верно. Убедил. Ну, садись. (Кричит.) Шура! Покушать дай. И воды там из бидончика стакан налей. Глоба пришел, ему порция причитается.

Шура (показываясь в дверях, смотрит на Глобу). Здравствуйте.

Глоба.Здравствуй, Шура.

Сафонов.Ну, что же ты, радуйся — живой пришел!

Глоба (махнув рукой). Они на меня не радуются. Они меня считают за нехорошего человека. Я им откровенностью своей не нравлюсь.

Сафонов.Это кому же им-то?

Глоба.Вот Шуре хотя бы и вообще всем им, женщинам, сословию ихнему всему.

Сафонов.Был?

Глоба.Да.

Сафонов.Что же слышно?

Глоба.Слышно то, что наши обратно наступать собираются.

Сафонов.Да? Может, и нас отобьют, Глоба, а?

Глоба.Может быть.

Сафонов (закрыв руками глаза). Эх, Глоба. Иногда так захочется и чтобы сам живой был, и чтобы другие, которые… тут кругом, чтобы все живые были. Так, говоришь, наступать будут?

Глоба.Возможно. Я у генерала был.

Сафонов.Как ты доложил?

Глоба.Как приказано, чтобы выручали, сказал, но что если против плана это идет, то мы выручки не просим, сказал. Ну, и что все-таки жить нам, конечно, охота, — это тоже сказал.

Сафонов.И это сказал?

Глоба.И это сказал. Да они сами, в общем, представляют себе это чувство.

Сафонов.Что приказывают нам?

Глоба.Конечно, пакет с сургучом я нести не мог. Поскольку я шел как бегущий от красных бывший кулак, то мне, конечно, пакет с сургучом был ни к чему при разговоре с немцами. Но устный приказ дан такой: «Держись, держись и держись!» А что и как — это пришлю, говорит, на самолете известие.

Сафонов.А тебе больше ничего?

Глоба.Ничего. Я думаю, Иван Никитич, как и что — это еще там, где выше, решают. Этот генерал нам с тобой мозги путать не хотел. Говорит: «Держись!» — и все.

Сафонов.Тяжело добираться?

Глоба.Да ведь я такой человек — где как: где — смелостью, где — скромностью, а где — просто на честное слово. Меня и то генерал отпускать не хотел, говорит: «Сиди тут, Глоба». А я говорю: «Характер мне не позволяет. Там, говорю, ребята будут страдать, ожидая известия вашего». Он говорит: «Я скоро пришлю». А я говорю: «Так то же на самолете, а я на своих двоих, это быстрее». Что тут слышно, Иван Никитич?

Сафонов.Ну, что ж, как ты ушел, в ту ночь Крохалев от ран помер. Петров тоже. Сегодня утром Ильина убили. Так что я теперь и за командира и за комиссара. В общем, много кого уже нету. Ну, ладно, это лишнее.

Красноармеец (открывает дверь). Товарищ капитан, к вам тут гражданский один.

Сафонов.Давай. (Глобе.) Я же начальник гарнизона, сколько есть делов — все ко мне. Давай гражданского.

Входит старик.

Старик.Просьба к вам, товарищ начальник.

Сафонов.Просьба? (Морщится.) Эх, мне просьбы эти…

Старик.И не за себя только, а еще за двух человек.

Сафонов.Чего же вы от меня хотите? Нет у меня ничего, так что и просить у меня — это лишнее. Если насчет еды, то, сколько могу, даю. Всем поровну — как мне, так и вам.

Старик.Нет, нам не то.

Сафонов.Если насчет воды, то опять же — вода как мне, так и вам. Старый человек, уважаю тебя, но стакан на душу — это уж всем.

Старик.Нам не воды.

Сафонов.А чего же вам?

Старик.Нам бы трехлинеечки.

Сафонов.Это зачем же вам трехлинеечки?

Старик.Известно зачем.

Сафонов.Ты, значит, папаша, это за троих просишь? Это, значит, в твоих годах все? Приятели, что ли?

Старик.Приятели.

Сафонов (Глобе). Видал? (Старику.) А вы что, в армии были, что ли, папаша?

Старик.Все были, кто в германскую, кто в японскую. Я вот в японскую был. Мне в ту германскую уже года вышли. Ну, а в эту вроде как опять обратно пришли. Так как же насчет трехлинеечек?

Сафонов (вставая и подходя к нему). Ты понимаешь, папаша, что значит, если ты, чтобы человек плакал, сделать можешь? Я огонь, воду и медные трубы прошел. Я в шоферах десять лет был. Это дело такое — тут плакать нельзя. А ты меня в слезу вогнал. Дам я тебе, папаша, трехлинеечки. Только ты приходи вечером, когда у меня тут начальник штаба будет, тоже с японской войны, вроде тебя. Вы с ним сговоритесь, по-стариковски.

Старик выходит.

Да, значит, такое дело. Неизвестно еще, что и как, куда наши ударят. Ну что же, придется тогда, что надумали, делать. (Подходит к Глобе, закрывает дверь, тихо.) А надумали мы с теми, кто на немецкой части города сидит, мостик через лиман у немцев в тылу рвануть. Не миновать мне завтра ночью Валю опять туда посылать.

Глоба.Жалко?

Сафонов.Мне всех жалко.

Глоба.Да… А я на это дело просто смотрю. Смерть перед глазами. Счастье жизни нужно человеку? Нужно. Ты его видишь? Ну и возьми его. Пока жив. Она девушка добрая. Вот, глядишь, и вышло бы все хорошо.

Сафонов.Ни к чему говоришь. Боюсь я за нее, вот и все.

Глоба.А за себя не боишься?

Сафонов.За себя? Конечно. Но только мы с тобой, Глоба, другое дело. Мы ж начальство. Мы себе не можем позволить бояться. Потому что если я себе раз позволю, то и другие позволят. А потом я уже не позволю, а они опять позволят. Мы с тобой, значит, ни разу бояться позволить себе не можем. Разве что ночью, под одеялом. Но одеял у нас с тобой нет, так что это исключается.

Входит Валя.

Что, привезла Панина?

Валя.Нет, он там остался.

Сафонов.Где — там?

Валя.Там, в первой роте. Ух, устала. (Снимает рукавицы, садится.)

Сафонов (Глобе). Ну, что ты будешь делать? Как назначил его начальником особого отдела, так он все показывает людям, что не боится.