Владимир Казаков - Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

ХОЗЯЙКА

Как странно разговор окрашен!.. Давайте лучше говорить о другом. О чем? О чае... Пусть каждый выскажется.. Вы?

1-Й ГОСТЬ

О чае?.. Я знаю несколько прекрасных слов, но их еще нужно составить в фразы. Но сделать это без подготовки невозможно, я их перечислю просто: чай, божество, секунды, нити, нигде, звезды, отражения, другое божество, лезвия... Вот, пожалуй.

2-Й ГОСТЬ

Лезвия? Не вижу лезвий.

1-Й ГОСТЬ

Они невидимы.

2-Й ГОСТЬ

Как спутник Эвелины?

1-Й ГОСТЬ

Нет, еще опаснее.

ХОЗЯЙКА (3-му гостю)

Теперь ваш черед.

3-Й ГОСТЬ

Другое божество? Вот мысль! Ведь это грезим не мы, это в нас чай грезит. Одно божество грезит о другом... Я сказал... то есть не сказал, а подумал... но ускользнул от мысли.

4-Й ГОСТЬ

То, что вы сказали, мне так же непонятно, как и то, что собираюсь сказать я. Но как же можно говорить понятно о таких вещах?.. Чай, по-моему, это самоубийство темноты. Это рассвет, который начинает брезжить в полночь... Кто безумнее — самоубийца или самонаоборот?

5-Й ГОСТЬ

Я вас понял и, в свою очередь, хочу быть непонятым вами. Дело в том, что у чая (как все давно с этим согласились) — вкус вечности, а у вечности — цвет чая. Отсюда возникает порою путаница, и мы, чувствуя вечность на языке, обманываем себя, полагая, что видим разумом то же, что чувствуем языком, тогда как мы видим всего-навсего нынешний день, окрашенный чаем в цвет вечности.

6-Й ГОСТЬ

Или взять другой случай, когда цвет и вкус не совпадают. Тогда на кончике вечности не язык, а нынешний день, окрашенный, как платок, который еще мгновение назад был белоснежным.

7-Й ГОСТЬ

Я слышу, как лезвия чая скрестились с лезвиями секунд. Брызнувшие от этого искры — те искры, что загораются в наших глазах.

4-Й ГОСТЬ

Слово «лезвие» ранит мне уши! Неужели оно вам не ранит язык?

7-Й ГОСТЬ

Нет, почему же... У меня как раз сейчас на языке вкус кро...

4-Й ГОСТЬ

А на платке?

7-Й ГОСТЬ

Запекшиеся пятна вечности.

ХОЗЯЙКА

А вот и полночь!

ЧАСЫ

Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам!

1-Й ГОСТЬ

Посмотрите на Эвелину и ее спутника! Посмотрите на полночь и ее спутника!

2-Й ГОСТЬ

Спутник полночи — безумный фонарь.

3-Й ГОСТЬ

Спутник Эвелины — безумный... кто?

4-Й ГОСТЬ

Смотрите! Ночь завладела золотом Эвелины, она обезумела от этой груды!

5-Й ГОСТЬ

Темнота вся изрезана секундами.

6-Й ГОСТЬ

Мы все ими изрезаны.

7-Й ГОСТЬ

Кроме спутника Эвелины.

6-Й ГОСТЬ

Вы думаете?

7-Й ГОСТЬ

Нет. А вы?..

Хозяйка хотела что-то сказать. Потом молодой гость что-то хотел сказать, и другие.

Уличная ночь холодно сверкала за окнами. Ветер раскачивался на фонаре, скрипел. Черные булыжники мостовой блестели. Что-то тревожное лежало на всем, какой-то отсвет. Улица словно ждала появления Пермякова.

Появлялись призраки. Исчезали призраки. Окна были готовы сделать шаг и выйти во тьму.

Хозяйка краешком губ улыбнулась. Чему? Какой-нибудь своей мысли? Или какой-нибудь своей нет?

Гости толпились вокруг друг друга. Секунды были отточены до блеска, до.

Истленьев и Эвелина молча обменивались своим присутствием. Ее волосы слабо мерцали в полутьме времени. Казалось, часы отсчитывали каждый волос из этой золотой груды: тик-так, тик-так...

Эвелина посмотрела на Истленьева: он был бледен необычайно, словно болезнь возвращалась.

ЭВЕЛИНА

Что с вами? Вы больны?

1-Й ГОСТЬ (в сторону)

Болен? Чем? Невидимостью?

ИСТЛЕНЬЕВ

Нет... то есть нет...

2-Й ГОСТЬ

Ах, как все отточено! Ни до чего не дотронешься. Собственные слова ранят язык!

3-Й ГОСТЬ

Мой белоснежный платок боится меня!

ЭВЕЛИНА (Истленьеву)

Уже так поздно!.. Вы не устали?

4-Й ГОСТЬ

Превращусь в эхо: уже так поздно! вы не устали?

5-Й ГОСТЬ

Он не слышит ни ее голоса, ни вашего эха. Смотрите — как он невидим!

ЭВЕЛИНА

Что?

4-Й ГОСТЬ (как эхо)

Что?

ИСТЛЕНЬЕВ

Я ничего, Эвелина... Я тут...

4-Й ГОСТЬ

А как же я? Быть эхом призрака? Быть или не быть? Или наоборот?

3-Й ГОСТЬ

Будьте эхом молчания.

2-Й ГОСТЬ

Если уж и быть, то подальше от окон.

7-Й ГОСТЬ

Подальше от самого себя...

В ту ночь Мария дочитывала принесенные ей Мелик-Мелкумовым «Воспоминания о Д. Хармсе» Алисы Порет. Вот несколько последних строк:

«Ему очень редко нравились люди, он не щадил никого. Единственный человек, о котором он отзывался неизменно с восхищением, был Вологдов. Он так мне его расхваливал, что я сперва подумала, что это новое увлечение — очередным монстром, по когда мне сказали, что Николай Иванович на самом деле блестящий и очаровательный человек, я попросила Даниила Ивановича меня с ним познакомить. «Никогда, ни за что! — отрезал Хармс. — Через мой труп». И как я ни старалась пригласить его к нам в дом, ничего не вышло. Он запретил это всем своим друзьям и ловко разрушал все их попытки...»

Рассвет то приближался, то удалялся. И окна.

Дарственная надпись Н. Пунина на книге П. Флоренского:

Пунин

1932 июнь

В ту ночь Пермяков и гречанка пили не чай. Несмотря на то, что в комнате было накурено, душно и терпко пахло потом и пролитым красным вином, полночь пробила. Ее глаза и глаза гречанки встретились. Несколько чугунных мгновений прошло. Часы первыми отвели взгляд.

Женщина сняла чулки, и ее белые ноги голубели на фоне черного ничего. Ее красный рот и накрашенные глаза устало падали на залитый вином стол.

Ее взгляд, пошатываясь, остановился на Пермякове.

— Иди же ко мне, любимый!.. Не двигаешься?

— Ч-ч-ч-ч-ч-что?

— Иди, я обниму тебя!.. Ну же! Или я пойду сама, и меня обнимут.

— Брындырмы-ы-ы-ынд... рынды-мы-ы-ы...

— Бранд?.. Каково!.. А?..

Он подполз, их губы встретились, руки переплелись, часы заскрежетали, и новая неизвестная звезда вспыхнула в небе от этого мучительного поцелуя.

В ту ночь и Левицкий. Он быстро писал что-то на белом листе бумаги. Ему светила (и диктовала?) резкая стенная лампа. Вот что он писал:

Мария! Я не приходил к вам. На это были две причины: первая и вторая. Но третьей, главной, не было. Я уже собрался было идти, уже было отворил дверь, и ступени лавиной хлынули мне под ноги, но... Я уже было сказал себе: «Да!»... Часы посмотрели и увидели: полночь. А у нее горлом хлынули звезды...

Улица одним концом упиралась в ночь, другой — терялся вдали. Двое.

М

Ну вот, я прошел через все несчастья, которые только возможны. Теперь я, кажется, должен быть счастливым... А?

Н

Да, да, это неизвестно. Мне, во всяком случае, нет. А зачем непременно быть, да еще счастливым? Что вы мне ответите на этот вопрос? И что вы мне не ответите?