Владимир Голышев - Пьесы

Распутин (задумчиво) : Да.

Пауза.

Николай: Благослови.

Распутин: Давай лучше ты меня. Мне нужнее.

Николай пожимает плечами и делает благословляющий жест. Распутин целует его руку и, не мешкая, уходит.

Почти в тот же миг на пороге появляется Александра Федоровна и Вырубова. На них одежда медсестер. В руках царицы тяжелый саквояж с медицинскими принадлежностями. Вырубова – на костылях.

Александра Федоровна (тревожно) : Кто приходил?

Николай (безмятежно) : Григорий Ефимович. Наказал тебе Аннушку беречь и за барнаульского бездельника велел тебя решительно расцеловать.

Николай выполняет "поручение". Александра Федоровна не удовлетворена таким ответом – чувствует неладное. Но виду старается не подавать.

Александра Федоровна (в тон мужу) : К счастью, у бессердечных министров случаются жены-медсестры с бульдожьей хваткой.

Вырубова ("ни к селу, ни к городу") : Вообразите, наш беспутный Феликс под влиянием Григория Ефимовича совершенно преобразился и теперь носится с идеей познакомить его с Ириной. Вот будет номер, если из Феликса получится образцовый семьянин!

Александра Федоровна: Странно. Ее вчера проводили в Ливадию – до весны в Петербурге Ирина не появится. Ты что-то путаешь.

Вырубова (дуется) : Ну, не знаю. Феликс в последнее время только об этой встрече и говорит.

Николай напряжен. Но вида не подает.

Николай (дурачится) : Как верховный главнокомандующий, решительно заявляю: Ставку следует перенести из Могилева в Крым. А что? Немец сойдет с ума, пытаясь разгадать сей маневр, и… капитулирует!

Все смеются.

Занавес.

В темноте звучит телефонный звонок. Один, второй, третий, четвертый. Слышно шевеление и чей-то сонный голос: "Третий час ночи!.. Убивать надо за такое!.." Звук шаркающих тапок. В правой части сцены загорается приглушенный свет. Телефон стоит на изящном столике с диванчиком. К нему подходит грузный господин в ночной рубашке и колпаке. На ногах домашние туфли с меховыми помпонами. Это издатель "Биржевых ведомостей" Проппер. Он ненавидяще смотрит на аппарат и берет в руки трубку.

Проппер (рявкает) : Проппер у аппарата… (закипая) Вы, вообще-то, отдаете себе отчет…

Пауза.

Как-как? Митрофан Митрофанович? В честь недоросля назвали? У вас это потомственное?..

Пауза.

Пуришкевич?.. Эй, шутник! Пуришкевича зовут Владимир Митрофанович! В следующий раз…

Пауза.

Что?.. Брат?.. Какой еще (осекается) … Ах да… Брат…

Проппер шумно выдыхает воздух. Первый приступ гнева у него, похоже, миновал, но настроен он по-прежнему агрессивно.

Послушайте, м-м-м… Митрофан Митрофанович… Если мне не изменяет память – а она мне редко изменяет – думское направление курирует редактор соответствующего раздела газеты… (орет) Сейчас ночь! А это – квартирный телефон издателя, а не…

Проппер неожиданно замолчал и непроизвольно опустился на диванчик. Судя по всему, он услышал нечто из ряда вон выходящее.

(другим тоном) Владимир Митрофанович лично велел вам это передать? Вы ничего не путаете?.. В завтрашний номер?..

Проппер обескуражен. Он мучительно пытается собраться мыслями. Постепенно самообладание к нему возвращается. "Да нет. Не может быть", – говорит он сам себе и решительно сжимает трубку, которая чуть было не выпала у него из рук.

(сдержано) Вот что я вам скажу, уважаемый Митрофанович. Я глубоко тронут оказанным мне доверием. Отдаю должное политическому темпераменту вашего знаменитого брата. Но "Биржевые ведомости" – не "Стрекоза" и не "Осколки"! (с трудом сохраняя самообладание) Это солидное издание. Мы уважаем себя и своих читателей. А посему публикация эротических фантазий отдельных думских деятелей – все-таки не вполне наш жанр…

Бросает трубку.

Черте что!

Проппер сидит на диванчике в глубокой задумчивости. Растеряно смотрит на телефон. На ночные туфли. Снова на телефон. Взгляд его постепенно фокусируется. Он стягивает с себя колпак, решительно встает и берется за трубку.

Барышня, три-семнадцать, будьте любезны…

Слышны гудки на том конце провода.

(нетерпеливо) Ну давай! Давай!

Гудки прерываются – трубку подняли.

(отрывисто) Проппер. Срочно!.. (орет) Проппер! Проп-пер! Говорю по буквам: "Петя", "Рома", "Оля"…

Его собеседник, похоже, понял, наконец, с кем говорит.

Так вот, Боря, немедленно одевайся и дуй в типографию. Что хочешь делай, но чтобы в завтрашнем номере на первой полосе была заметка следующего содержания… Записываешь?.. (раздраженно) Некогда карандаш искать! Там всего четыре слова – так запомнишь. "Сегодня скончался Григорий Распутин". Точка… Вопросы потом… (орет) Я сказал: потом вопросы!.. Всё!

Кладет трубку.

Нормально день начался. Что же дальше будет?

Затемнение. В полной темноте звучит граммофон – "Янки дудль". Слышен лай собаки.

Голос Феликса (театрально) : Умри, сука!

Звучит несколько револьверных выстрелов. Собака отчаянно скулит и затихает.

В левой части сцены в холодном "лунном" свете возникает стена казенного помещения с дверью. Дверь открывается на пороге стоит, кутаясь в накинутую на плечи шинель околоточный надзиратель. Он тревожно вглядывается в темноту – туда, откуда звучали выстрелы.

Околоточный (неуверенно) : В юсуповском, кажись, палили… Опять содомиты перепилИсь! Тьфу!

Разворачивается, намереваясь вернуться в околоток. В этот момент в центр сцены выбегает Пуришкевич без верхней одежды с револьвером в руках. Мал, лыс, кривоног, бородат, очкаст. Он молча трясет оружием, как бы силясь сказать что-то. Наконец дар речи к нему возвращается…

Пуришкевич (выкрикивает) : Я!.. Убил!.. Распутина!!!

Околоточный просовывает руки в рукава, запахивается и, тяжело вздохнув, идет к Пуришкевичу. Он явно принял парламентария за перепившегося содомита.

Околоточный (мрачно) : Угу. А я – кайзера Вильгельма. Дал ему в лоб – он и окочурился…

Околоточный, почти не глядя, с гримасой брезгливости, подталкивает Пуришкевича к двери.

(ласково) Давай-ка, болезный, к печке курс держи, покуда муде́ не застудил. Там для вашего брата специальный диванчик заведен. На нем и упокоишься.

Пуришкевич что-то мычит, трясет бородой, но послушно идет туда, куда его толкают. Околоточный неожиданно останавливается и пристально смотрит в безумные глаза "содомита".