Мартин Вальзер - Дуб и кролик

Потц. Вы покидаете знамя, Церлебек!

Д-р Церлебек. Но сначала знамя покинуло нас, дорогой Потц. (Начинает спускаться вниз.)

Горбах. До свиданья, доктор.

Алоис дружески машет вслед доктору.

Алоис. До свиданья, господин доктор.

Шмидт. Итак, Алоис, не будем терять времени. Начинайте с меня.

Алоис. Охотно, господин школьный советник. (Привязывает его к дереву.)

Горбах (направляясь к хижине) . С каждым днем становится все жарче. Думаю, мне придется надеть что-нибудь полегче.

Алоис (кричит вслед) . Только не слишком легкое, господин крейслейтер, на апрель нельзя полагаться. Вдруг еще пойдет снег?

Шмидт. Так... я думаю, ты меня прочно привязал. Чудесное чувство — быть пленным. И к тому же еще sua sponte [7] По собственному почину (лат.) . .

Горбах (из хижины) . Теперь моя очередь, Алоис!

Алоис. Сначала я закончу с господином советником. (Потцу.) Поймите же, господин старший школьный советник, что бы ни случилось, вы все равно нужны нашему городу. Город нуждается в вас, нуждается в господине крейслейтере — без элиты, без избранных обойтись невозможно. Унтершарфюрер Шёк всегда говорил: «Народ нуждается в элите, иначе он никогда не сможет стать избранным народом».

Потц. Я вам не доверяю.

Алоис. А теперь я должен связать господина крейслейтера — извините меня, господин старший школьный советник.

Горбах выходит из хижины в чем-то, напоминающем костюм для верховой езды — наполовину штатский, наполовину военный. Слышны выстрелы.

Горбах. Быстро, Алоис, вяжи меня, а то я один останусь на свободе.

Алоис привязывает его.

Алоис. Вот теперь вы прекрасно выглядите, господин крейслейтер.

Горбах. Не так крепко, Алоис, а то у меня омертвеют руки.

Алоис. Лучше руки, чем весь человек, господин крейслейтер.

Горбах. В этом положении есть своя хорошая сторона — чувствуешь себя таким... освобожденным.

Алоис. Машник, ты справишься сам?

Машник. Если ты завяжешь мне узел. И немножко затянешь.

Алоис (около Машника) . Порядок. Если будет больно — скажешь.

Машник. Нечего меня теперь щадить, Алоис. Немножко жестокости только поможет делу.

Алоис достает веревку, завязывает себе руки, становится под веткой, на которой все еще висит петля, просовывает в нее голову и затягивает до тех пор, пока она не ложится плотно вокруг шеи.

Горбах. Ну как... Господин Потц... Не так это плохо, как вам казалось?

Потц. Погодите радоваться, пока не пришли эсэсовцы!

Горбах. Я буду вынужден им доложить, что вы сопротивлялись приказу о применении военной хитрости.

Алоис. Вместо того чтобы спорить, надо лучше подумать, как мы объясним по-французски наше положение.

Горбах. Господин Потц, вы же знаете французский.

Потц. Я отказываюсь.

Горбах. А я абсолютно все забыл. Господин школьный советник, как по-французски «связать»?

Шмидт. Все зависит от того, в каком смысле. Enchainer, ligoter.

Горбах. А как сказать «нас связали»?

Шмидт. Собственно говоря, этот вопрос не имеет никакого отношения к моему предмету. Поэтому я не могу гарантировать точность. Так вот, во французском языке... Нет, не так... Я хочу сказать, что у них все зависит от того, какое действие вы обозначаете — то, которое происходило в прошедшем времени, но последствия которого имеют место в настоящем...

Горбах. Господи боже мой, чем вы занимаетесь?

Шмидт. Если я составлю предложение с глаголом avoir, а правильнее будет в данном случае применить глагол etre...

Горбах. Господи, но тогда возьмите этот etre!

Шмидт. Я покрою позором немецкую педагогику, если в первом же предложении допущу ошибку...

Машник. Господин крейслейтер, с вашего разрешения, я работал в Париже в «Амбассадоре». Для меня не будет такой трудности немножечко припомнить, как нужно сказать.

Горбах. Пожалуйста, Машник, сделай это, только поскорее. Спокойно припомни.

Машник. Я скажу господам французам так. (Поворачивает голову в ту сторону, откуда ожидаются французы.) Я скажу: Messieurs... понимаете, это должно быть вежливое обращение, руганью и криком мы теперь уже ничего не добьемся... Messieurs, on nous a ligote.

Горбах (пробует) . On nous a ligote. Смотрите, получается. On nous a ligote... Слушай, Алоис, если и на этот раз все обойдется благополучно... я воздвигну часовню здесь, на Дубовой горе.

Алоис. Ах, господин крейслейтер!

Горбах. Ах, Алоис, называй меня снова просто Горбах. Вечно эти чины. В конце концов, Алоис, мы все только люди.

На вершине уже стоит ларек для продажи сосисок; по случаю праздника воздвигнута скромная триумфальная арка, украшенная гирляндами. Потц и Алоис стоят перед пюпитром с нотами. Потц указывает Алоису вступление. Машник прикрепляет памятную доску к самому старому дубу. В руках у него пурпурно-красный платок, которым он позже завесит доску. Серый день.

Слева выходит Анна.

Анна. Алоис тоже попадет на доску?

Машник. Как бы я мог стать государственным служителем, Анна, если бы я выбалтывал то, что по службе не должно быть выболтано?

Анна. А я тоже попаду на доску?

Машник. Боже мой, Анна, что ты о себе воображаешь!

Анна. Я освободила Ежи.

Машник. Никто теперь не сердится на тебя за это, но, чтобы попасть на доску, этого недостаточно. Главное в данном случае — общественный интерес.

Анна. Алоис.

Алоис. Да, Анна.

Анна. Иди сюда.

Алоис смотрит на Потца.

Потц. Ну, что опять случилось, госпожа Грюбель? Мы немножко волнуемся перед дебютом? Допускаю. (Протягивает ей руку.)

Анна отворачивается.

Добрый день, госпожа Грюбель. Только не волнуйтесь, это соло будет огромным успехом Алоиса. И вашим тоже. Голос у него окреп, но при этом ничего не потерял. Правда, Алоис? Ну да, мы с ним хорошо поработали. Народ будет говорить только об Алоисе.

Анна. Они уже и так говорят об Алоисе. Потому что он теперь наконец-то выступит публично, говорят они, и голос у него как у соловья, господин старший школьный советник.

Потц. Школьный советник, с вашего позволения. Поймите, я не жалуюсь.

Анна. Как у соловья, господин... господин...