Давид Айзман - Терновый куст

Меер.Вот это так, Леа! В несчастье человек всегда должен к богу обратиться.

Берл.Или к кошке. Польза одна.

Леа.Всю жизнь стонешь, всю жизнь страдаешь… За что? Почему? Я не могу уже больше… Я не хочу больше.

Самсон.Зажегся мир. Со всех концов зажегся. (Ходит по комнате.) И что делать?.. Сложа руки сидеть невозможно… С места толкает тебя… Да и все равно ведь сгоришь… А тушить броситься тоже страшно… Горит мир, горит…

Берл(читает газету, ударяет по ней рукой). Вот это человек!

Леа.Все переносишь, все терпишь — голод, холод, всякое угнетение… Но когда детей отнимают, когда детей мучают…

Леньчик(жует). Ух, хорошая груша!

Леа.Возмущена моя душа, Самсон… Я чувствую: встает что-то во мне.

Самсон(в тоске). А что будет дальше… а что будет дальше?..

Берл(дочитав, в восхищении вскакивает и машет газетой). Понимаете! Бросил бомбу, весь изувечен, полиция избила его, уже раненого, до полусмерти — даже в газете признаются, что несколько ребер переломали и выбили глаз, — а назвать себя не хотел.

Леа(в тоске припадает к Леньчику). Ой, дитя мое! О мое дитя!

Самсон.Горит, горит земля!

Берл.Так и до сих пор не знают, кто он такой… Ах, какая сила!

Меер.Есть еще одна груша, Леньчик (показывает грушу), я вечером дам.

Леньчик.Дайте сейчас, дядя!

Меер.А прочитай главу из псалтыря — дам.

Леньчик.Псалтырь за груши не продается.

Самсон.Старый Коган идет. И чего это он повалился.

Meер.У него тоже дети, придавило его. А в капкане и волк воет жалобно.

Входит Коган, плотный человек, с брюхом. Белый жилет, панама.

Коган.Здравствуйте… Сидят и, уж наверно, философствуют. Бедные люди любят философствовать. Хе-хе!..

Берл.А богатые — считать барыши.

Коган(будто не слыхал). Ну что же новенького у вас?

Самсон.Вот, избили мальчика нагайками.

Леа.Дай, Ленечка, я тебе подушку поправлю.

Коган.А зачем такому лезть?

Берл(читает газету). Наизусть выучить хочется… Какой изумительный человек!

Самсон.Там тысячи людей присутствовало.

Коган.Черт знает кто и присутствовал. Порядочный разве пойдет?

Меер.Ваш сын тоже был там.

Коган.И мой сын шарлатан. Я знаю, что делается? Все вверх дном теперь.

Берл.Раньше лучше было, господин Коган?

Коган.Ну вот: посмотрите на него!.. Как он спрашивает! Как он стоит?

Берл.А вы как стоите?

Самсон.Берл, уйди!

Коган.Конституция, революция, воспитание, — я знаю что? Доиграются! Жили до сих пор, и дальше бы жили. Надо терпеть.

Самсон.Вам, кажется, не очень и терпеть приходится.

Леа.Ленечка, больно?.. Лененька, ты стонешь?

Коган.Права, свобода… Ну это, положим, так надо. Но только не чересчур… А теперь же так хотят, что — кто только не имеет штанов, тот чтобы и был первый командир в жизни.

Самсон.Надо, чтобы в жизни каждый имел голос.

Коган.У меня четыре дома, у меня фабрика, у меня капитал, — а придет этот самый пролетариат, и социалисты все, и станут мне писать закон?

Самсон.Закон будет такой, чтобы все были сыты.

Коган.Я даю! Я жертвую! Что сердце мое велит, что совесть. И на богадельню, и на больницу, и на дешевую кухню — на все! Но забастовки эти, но все эти социалисты… Пусть им восемьдесят казней будет, и больше ничего!

Самсон.Уже все силы подломаны у бедного человека.

Коган.Вот-вот! И вы тоже… Прямо деваться некуда… Ходишь прибитый, встревоженный, запуганный, ищешь, с кем бы слово сказать, душу отвести, а везде то же самое: все бунтуют, все поднялись.

Самсон.Да, поднялись. (Задумчиво, нараспев.) И было в те дни, когда Моисей вырос, вышел он к братьям своим и увидел тяжкие работы их. И увидел, что египтянин бьет одного еврея из братьев его. И тогда Моисей убил египтянина и спрятал его в песке… Так было в древности, господин Коган. Так сказано в нашей Библии. А теперь тоже бьют братьев наших, и нас самих бьют, и вы хотите, чтобы мы не возмутились.

Леа.Ленюшка, больно?.. Дитя мое, тебе больно?..

Самсон.Разве не так же угнетены люди теперь, как угнетены были евреи в Египте?

Меер(обрадовавшись). Ага!.. Вот это же я и говорю! Тысячи лет живет человек на земле и никак не может найти правды.

Самсон(напевно, как читают Библию). Что было в Египте?.. Убоявшись сильного размножения евреев, царь сказал: поработим евреев, заставим их делать кирпичи и строить крепости…

Меер(тем же напевом продолжает фразу Самсона)…и тогда они не станут угрожать трону нашему.

Самсон(воодушевляясь). И тогда они не станут угрожать трону нашему. Опасался фараон, что народ потребует справедливости, свободы, человеческого существования. И оттого сделал жизнь его горькой от тяжкой работы над глиной и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждал его с жестокостью. И стал народ малодушным, и уж некогда было ему подумать об иной жизни, о свободной жизни. И вот: не то же ли самое совершается ныне и здесь?

Меер(с живостью, обрадовавшись). То же самое совершается ныне и здесь! Ибо нет правды на земле, и правды на земле не будет. Ибо несвойственна человеку правда, как несвойственны крылья буйволу, а ноги китам. И не взовьется к поднебесью буйвол никогда, и не побегут быстрым бегом среди полей киты никогда, и не познает человек правды до тех пор, пока…

Коган.Эти сказки про фараона хороши для детей.

Берл.Эге! Мы в писание верим, только пока на нем гривенники растут.

Самсон(все тем же тягучим напевом). И заболел фараон. И чтобы лечить его, стали убивать людей, кровью человеческой стали обмывать тело фараона. Была болезнь эта — сознание народа, который рвался уйти из рабства и помыслы свои устремлял к богу. Кровью народа склеивали распадавшийся престол фараона. И когда явился Моисей и стал готовить народ к восстанию, фараон усилил гонения и гнет. Он воспретил давать солому для делания кирпичей и требовал, чтобы народ сам ходил искать солому, а урочное число кирпичей, какое было сделано вчера и третьего дня, было бы сделано и теперь. Но не склонился Моисей. Но зажегся Великий Дух гневом великим, возмущением бурным, святой ненавистью. И, алкая света и алкая правды, разорвал он цепи и повел народ к свободе.

Коган.Не могу я это слышать!.. Отец при детях говорит такие вещи!.. Дети развращаются, дети бесятся, делают черт знает что — и их шлют на каторгу и вешают.