Уильям Фолкнер - Реквием по монахине

Стивенс. Потому что вы вернулись из Калифорнии.

Тэмпл. Это недостаточное основание. А еще почему?

Стивенс. Потому что вы все время были там... Ну, на суде.

Повернув к нему голову, Тэмпл шарит рукой по столу и ощупью находит коробку с сигаретами, берет одну, затем нащупывает зажигалку и кладет то и другое себе на колени.

Да, вы все время были на суде, с первого дня, и по целым дням...

Тэмпл (все еще избегая смотреть на него, говорит с безразличным видом, не вынимая изо рта сигареты, которая пляшет при каждом звуке) . Разве я не была безутешной матерью?..

Стивенс. Безутешной матерью? Несомненно.

Тэмпл. Пришедшей насладиться своей местью, тигрицей, жаждущей крови, тигрицей, распростертой на трупе своего ребенка...

Стивенс. Но у безутешной матери не хватило бы сердца и на горе, и на месть. И как она только могла смотреть на ту, которая убила ее ребенка?

Тэмпл щелкает зажигалкой, закуривает сигарету и кладет зажигалку на стол. Стивенс пододвигает к ней пепельницу.

Тэмпл. Спасибо. Послушайте, Гэвин, вы подозреваете, будто я что-то скрываю. Но ведь совсем не важно, что именно я скрываю. Вам не для чего это знать. Вам необходимо только одно: иметь свидетельское показание, данное под присягой и утверждающее, что Нэнси сумасшедшая... сумасшедшая уже много лет.

Стивенс. Я думал об этом. Но теперь уже поздно. Пять месяцев назад — может быть... А теперь приговор вынесен. Она признала себя виновной, она осуждена. В глазах закона Нэнси Мэнниго больше не существует.

Тэмпл. Даже если я подпишу заявление?

Стивенс. А что вы напишете в этом заявлении?

Тэмпл. Вы мне скажете, что надо написать. Ведь вы все-таки адвокат, хоть и не сумели спасти свою подзащитную. А если вы ничего не можете придумать, я просто заявлю, что знала в течение многих лет, что она сумасшедшая. Если я, мать, скажу это, кто осмелится сомневаться?

Стивенс. А тяжкое оскорбление суда?

Тэмпл. Какое оскорбление?

Стивенс. После того как обвиняемой вынесен приговор, вы только подумайте: главный свидетель обвинения — вы слышите, — обвинения, — вдруг появляется вновь и заявляет, что допущена ошибка и что дело надо пересмотреть!

Тэмпл (невозмутимо) . Скажите им что-нибудь: что я забыла, что теперь я одумалась или что прокурор заплатил мне за мое молчание!

Стивенс. Тэмпл!

Тэмпл. Скажите им, что мать, у которой задушили ребенка в колыбели, была способна на все, чтобы отомстить. Но, добившись мести она осознала, что не может довести свою месть до конца и принести ей в жертву человеческую жизнь, хотя бы даже жизнь чернокожей проститутки.

Стивенс (смотрит на нее. Пауза) . Стало быть, вы не хотите, чтобы она умерла?

Тэмпл. Я вам уже сказала. Оставьте вы это, ради бога. Разве невозможно то, о чем я прошу?

Стивенс. Итак, Тэмпл Дрейк хочет спасти Нэнси?

Тэмпл. Миссис Стивенс хочет ее спасти. (Она пристально смотрит на него. Медленно вынимает сигарету изо рта и, не сводя глаз со Стивенса, тушит ее в пепельнице.)

Стивенс. Очень хорошо. Итак, мы появляемся вновь и под присягой даем показание о том, что убийца в момент совершения преступления была невменяема.

Тэмпл. Да. И, может быть, тогда...

Стивенс. А где доказательства?

Тэмпл. Доказательства?

Стивенс. Какие доказательства вы приведете?

Тэмпл. Откуда мне знать, что пишется в свидетельском показании? Что необходимо в нем указать, чтобы оно было действительно? (Она пристально глядит на Стивенса; он молча смотрит на нее, пока у нее не вырывается тяжелый вздох, почти стон.) Ох! Ну, чего вы от меня еще хотите?

Стивенс (спокойно) . Хочу знать правду. Ведь только правда может сделать достоверным свидетельское показание.

Тэмпл. Правда? Мы пытаемся спасти приговоренную к смерти убийцу, чей адвокат уже признал, что он провалился. Чему может помочь здесь правда? (Быстро, с горечью.) Я говорю: «Мы пытаемся». Но нет, это я, мать убитого младенца, пытаюсь ее спасти. Не адвокат Стивенс, а миссис Стивенс, мать! Но не воображаете же вы, что для ее спасения я сделаю все что угодно! Все что угодно!..

Стивенс. Вы сделаете все, за исключением одного, хотя именно это могло бы спасти Нэнси. Забудем, что она должна умереть. Смерть — это ничто. Страшна несправедливость. И только правда, одна лишь правда может смело выступить против несправедливости. Правда или же любовь.

Тэмпл (жестко) . Любовь! О, бог мой! Любовь!

Стивенс. Назовите это жалостью, если хотите. Или мужеством. Или честью, или просто правом на спокойный сон.

Тэмпл. Вы мне говорите о сне, мне, которая в течение шести лет... Ах, прошу вас, оставьте меня!

Стивенс. Тэмпл, я защищал Нэнси против моих близких родственников, против всех, кого я люблю, я защищал ее во имя справедливости. И только от вас одной, от той, какая вы есть, от Тэмпл Дрейк, я жду этой справедливости.

Тэмпл. А я говорю вам, что ни правда, ни справедливость ничего не дадут, и я ничем не могу быть вам полезной. А ведь когда вы обратитесь в Верховный суд, вам нужна будет не голая правда, которой никто не поверит, а чувствительное заявление под присягой, заявление, которое никакой трибунал не сможет оспаривать.

Стивенс. Мы не будем обращаться в Верховный суд.

Тэмпл пристально смотрит на него.

Слишком поздно! Если бы это было возможно, я бы занялся этим еще четыре месяца назад. Мы пойдем к губернатору. Сегодня же вечером!

Тэмпл. К губернатору?

Стивенс. Да. Я с ним знаком. Он нас выслушает. Но даже и он не уверен, что сможет ее спасти.

Тэмпл. Тогда зачем же идти к нему? Зачем?

Стивенс. Я вам уже сказал. Во имя правды.

Тэмпл. Ах, какие пустяки! Сказать правду только для того, чтобы она была сказана, отчетливо, громким голосом, тем количеством слов, которые для этого потребуются? Только для того, чтобы она была сказана и услышана? Чтобы кто-то, не важно кто, ее услышал? Какой-то посторонний человек, которого это дело совсем не касается и даже не интересует, будет иметь право выслушать эти слова, — только потому, что он изъявит желание их выслушать? Ну что ж, приступайте к делу, заканчивайте вашу возвышенную проповедь, научите, что я должна говорить для своего душевного спокойствия.

Стивенс. Я уже вам сказал, что вы должны говорить, чтобы вернуть себе право спокойно спать.

Тэмпл. А я вам ответила, что вот уже шесть лет, как я перестала отличать бессонницу от сна и день от ночи. (Смотрит ему в глаза. Он молчит и тоже смотрит на нее. Она колеблется. Затем показывает на дверь в детскую и понижает голос.) Вы хорошо знаете, что я не могу говорить, если бы даже захотела: надо, чтобы ребенок, который спит там, мог по-прежнему жить спокойно. Я привезла его для того, чтобы вы по справедливости подумали о нем, об его покое. Но вы хотите и его лишить сна...