Уильям Фолкнер - Реквием по монахине

Губернатор. Почему?

Тэмпл. Почему нас влечет дурное? Вероятно, потому, что запретный плод сладок, слаще всего на свете, и человек к нему тянется. Во всяком случае, меня лично дурное очень соблазняло, вот я и согласилась уехать одна с молодым человеком, хоть он мне и не очень нравился.

Стивенс. Возможно. Но он обязан был охранять вас.

Тэмпл (жестко) . Из-за этого он на мне и женился. Но неужели он должен дважды платить за одно и то же? За это не стоило платить и один раз.

Губернатор. Вы позволите задать вам вопрос?

Тэмпл кивает.

Почему вы не привели его с собой?

Тэмпл. Кого?

Губернатор. Вашего мужа. Вы с ним так тесно связаны. Ему бы следовало быть здесь, рядом с вами, для того, чтобы в вашей жизни все стало сразу ясным, правдивым и чтобы он мог попытаться вместе с вами спасти Нэнси Мэнниго.

Тэмпл. А разве мы здесь для того, чтобы спасти Нэнси? Не знаю, не знаю. Мне скорее кажется, что мы приехали и разбудили вас для того, чтобы разговор с вами стал для меня поводом для новых страданий. Вы понимаете, что я хочу сказать. Мне все время приходится страдать. И даже не из-за чего-то определенного, а просто страдать, страдать безотчетно, вот так же, как дышишь. При чем же здесь мой муж?

Губернатор. Возможно, он пожелал бы разделить с вами страдания, если он в самом деле ваш муж?

Тэмпл. Для этого надо, чтобы он все разделил со мной.

Они смотрят друг на друга.

Губернатор. Если я правильно понял ваши слова, есть что-то такое, чего он не знает.

Тэмпл. Да.

Стивенс. Не лучше ли рассказать ему обо всем, Тэмпл? Нельзя жить восемь лет во лжи.

Губернатор. Сказали бы вы ему все, если бы он был здесь?

Тэмпл пристально смотрит на губернатора. Стивенс делает незаметное движение, ускользающее от нее. Позади Тэмпл тихо появляется Гоуен, которого она не видит. Он стоит неподвижно в амбразуре окна, затем наполовину скрывается за гардиной.

Вообразите себе, что он здесь, на моем месте.

Тэмпл. Он уехал. Я его больше не увижу.

Губернатор. Но если бы он был здесь, стали бы вы рассказывать при нем?

Тэмпл. Да, конечно! А сейчас разрешите мне говорить. (Пауза.) Пожалуйста, дайте сигарету — хочется закурить. (Губернатор дает ей сигарету, которую она, однако, не закуривает, а кладет на пепельницу. Пауза.) Итак, я видела, как совершилось убийство, или, вернее, видела тени и убийцу. Его звали Пучеглазый. Он увез меня в Мемфис на старой машине. Я могла бы поднять тревогу и созвать людей на улице любого города, через который мы проезжали. Но я не сделала этого. Точно так же я могла бы не поехать с Гоуеном или уйти от него после того, как мы налетели на дерево и разбили автомобиль. Да, я могла бы остановить проезжий грузовик или легковую машину, и меня довезли бы до ближайшей станции, или до моего колледжа, или даже привезли бы домой, к отцу и братьям. Они-то хорошо знали, что дурно, а что хорошо. Но я этого не сделала. Нет, я, Тэмпл, этого не сделала. Должно быть, я бездумно, бессознательно выбрала порок. Короче, я уехала с Пучеглазым. Всю дорогу я молчала, и он тоже молча вел машину. Мне запомнился его пронзительный взгляд и прилипшая к губе сигарета.

Стивенс (губернатору) . Да, это было существо омерзительное, как само зло. Маленький, смуглый, похожий на таракана, тощий, черный и злой. И к тому же психически неуравновешенный, ненормальный. Она должна вам это тоже сказать.

Тэмпл (Стивенсу) . Дорогой дядя Гэвин! Да, да, и это тоже. Я об этом скажу. Я предпочла остаться с убийцей, словно не могла, просто не могла расстаться с ним. Он привез меня в Мемфис. Я покорно следовала за ним. Он запер меня в доме терпимости на улице Манюэль. Распоряжалась там женщина с орлиным взглядом, более зоркая, чем любая мать; а черная служанка охраняла дверь, когда эта особа уходила туда, куда в дневные часы ходят хозяйки публичных домов: в полицию — заплатить штраф или попросить там протекции, или в банк, или в другие дома терпимости. И это всегда было приятно, потому что служанка отпирала тогда дверь моей комнаты, входила, и мы могли (она замялась) поболтать. У меня было вволю духов. Выбирала их, конечно, хозяйка, — запахи все крепкие, но тем не менее духи у меня были. Попи купил мне также меховое манто, — но где я могла его носить, если он не разрешал мне выходить из дому? Вот так. У меня было манто, и нарядные пеньюары, и белье, выбранное по вкусу Пучеглазого, что не всегда соответствовало моему вкусу. Он хотел, чтобы я была довольна. И не только довольна, — ему хотелось, чтобы я была счастлива. Вот, наконец, мы подошли к тому, что... Сейчас я должна... (Она перестает говорить, протягивает руку, достает из пепельницы нетронутую сигарету, видит, что она не зажжена.)

Стивенс берет зажигалку и приподнимается. Губернатор, не отрывая взгляда от Тэмпл жестом останавливает Стивенса. Стивенс опускается в кресло и пододвигает зажигалку к Тэмпл. Тэмпл берет зажигалку, чиркает, закуривает сигарету, закрывает зажигалку и ставит на место. После первой же затяжки она снова кладет сигарету в пепельницу и, выпрямившись, возобновляет свой рассказ.

Кстати, я могла бы в любую минуту бежать, соскользнуть вниз по водосточной трубе. Но я этого не сделала. Я выходила из своей комнаты поздно вечером, когда Пучеглазый приезжал за мной в автомобиле, напоминавшем катафалк. Он и шофер — впереди, мы с хозяйкой сзади. Часа полтора мы носились за городом или катались по улицам квартала, освещенного красными фонарями. Кстати сказать, ничего другого, кроме этих фонарей, я там не видела. Попи даже не разрешал мне заглядывать к другим обитательницам дома, чтобы посидеть с ними, послушать их рассказы, когда они подсчитывали свои деньги или ничего не делали — просто сидели на кроватях. (Она умолкает, затем снова говорит.) Мне тогда вспоминались наши дортуары в колледже. Тут была та же атмосфера — молодые женщины мечтали о мужчине, не о каком-то определенном мужчине, о том или другом, а о «мужчине» вообще. Только те женщины, в Мемфисе, думали об этом спокойнее, — вот и все. Они были менее возбуждены, сидели на своих кроватях, какие-то опустошенные, и обсуждали трудности своего ремесла. Но не со мной — меня держали взаперти, и мне оставалось только важно расхаживать по комнате в модном меховом манто или в кричащих, ярких пеньюарах, и никто меня не видел, за исключением зеркала и чернокожей служанки, которая смеялась от восторга, щупая шелк моих сорочек. Я была изолирована от всего мира, как будто меня погрузили в водолазном колоколе в море. О да, Пучеглазый делал все, чтобы я была довольна. Но мне хотелось чего-то большего. Я не желала быть только довольной. И он старался изо всех сил, чтобы я втрескалась, как говорили мои сестры-потаскухи.