Борис Пастернак - Люди и положения (сборник)

Г у р и й. Не гони, сами пойдем, не станем страшить тебя. Только сделай милость, не хлещи ты винища этого окаянного. Как его имя богопротивное? Не выговорю. Вроде как бы по-нашему дом покинули до погибели.

М а в р а. Он-от, Гурьюшка, «доппель-кюммеля» не выговорит, Евстигнеюшка. Не выговорит «доппель-кюммеля».

Г у р и й. Все равно, как ни говори, до кикиморы договариваешься. Ты, неоклёмышь, что в толк возьми. Кабы ты был непьющий, кто тебе препона? Лакай, еже можешь вместити. Другое дело, которые пьющие. Те здоровья нежного, яко сосунки аль чада малые. Тем надо беречься.

К о р т о м с к и й (выталкивая их в шею). Вон, вон. Вам дай повадку, – весь дом изгадите. Знать вас не знаю, кто вы такие, околесной вашей слушать не хочу. (Незаметно берет от них пригоршню меди.)

Нищие уходят. Мавраутирая слезы, Гурийпокачивая головой. Кортомскийвыходит на авансцену, останавливаясь за несколько шагов до уголка, где сидят Саша и Дюма. Он знает, что Дюма наблюдает его. Он пьян, рисуется и паясничает.

Сыропуст на носу. Покаянные настроения. Такая картина. Надо молиться: покаяние отверзи ми двери, жизнедавче, то бишь, милостиве помилуй мя падшего. Но я исправлюсь, такая картина, я исправлюсь через день с месяцем без двух годов. Ха-ха-ха.

С а ш а. Слышите ли вы только, что вы несете? Как вам в самом деле не стыдно такую нисенитницу плесть.

К о р т о м с к и й. Ветхопещерников Александр, вон! Ветхопещерников, молчать. Просветитель юношества! Другой, такая картина, утром глаза продрал, первое слово: «Каку нас нынче на дворе, унялся ли буран? Мне, такая картина, на завтрак два яйца всмятку». А Евстигней Кортомский только проснулся, первое слово: «Тра-ля-ля-ля-ля-та-та. (Напевает первый такт моцартовской фантазии.) О Мозар, о Буальдьё, о божественное искусство!» Кругом все в голос: «Великий князь, великий князь». Ну я, естественное дело, почистился, нарядился. А на поверку вместо великого князя, куда ни повернись, такая картина, везде Ветхопещерников Сашка торчит, всем глаза мозолит.

С а ш а. Вы бы лучше на ваших пестунах старичках не ездили, ими не помыкали. Они вас выходили. Мы сейчас видели, как вы с ними обращаетесь. Стыдно, сударь. Да и фонтан красноречия бы остановили. Просто уши вянут, что вы только мелете.

К о р т о м с к и й. Ах ты, курицын сын, кошкино отродье! Отца твоего, такая картина, кобель сглодал, так он, видишь ты, тебя имел в предмете, куском ошибся.

С а ш а. Меня тогда на свете не было, жалкий вы шут гороховый.

Заднюю часть сцены пересекает и скрывается за левым краем арки Прохор Медведев.

(Обращаясь к Дюма.) Вот тот чудо-делец, сообразительный, даровитый, о котором я вам рассказывал, невинно осужденный по сумцовскому делу.

Дюма вынимает карандаш и записную книжку и делает несколько шагов в глубь зала. Навстречу отворяется дверь с улицы, и на станцию входят несколько молодцеватых представительных военных в небрежно накинутых зимних шинелях. Ямщикии вестовыевносят за ними дорожные ящики и баулы.

В е л и к и й к н я з ь. Здравствуйте, господа.

Толпящиеся в глубине зала, к которым присоединяется Дюма, отвечают гулко и неразличимо.

Г о л о с а. Здравия желаем, ваше императорское высочество!

Г е н е р а л О б л е п и х и н. Доброго здоровья, милостивые государи.

Г о л о с а. Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!

Облепихин говорит что-то на ухо великому князю. Раскатистый смех, августейший и превосходительный.

О б л е п и х и н (к Кубынько). Отставной севастополец?

К у б ы н ь к о. Так точно, ваше высокопревосходительство.

О б л е п и х и н. Чей сам будешь?

К у б ы н ь к о. Отставной штабс-капитан Селиверст Кубынько.

О б л е п и х и н. Где ногу оторвало?

К у б ы н ь к о. В балке под Балаклавой.

О б л е п и х и н. Не тужи, отец командир. Ты на деревянной веселей, чем на своей, поспеваешь. Не угнаться.

К у б ы н ь к о. Не изволю тужить, ваше высокопревосходительство! Так точно. Рад стараться.

О б л е п и х и н. Ваше высочество, разрешите донести. Подставных и сменных в Пятибратском сколько душе угодно, но не в них дело.

В е л и к и й к н я з ь. Знаю, знаю, дружок, – дорога. Снежные завалы нас задержат, я знаю. Придется покориться.

О б л е п и х и н. Однако тут есть герой местных легенд, богатырь гостинщик. Либо, обещают нам, он нам облегчит привал и вас, ваше высочество, должным образом примет и обставит; либо, уверяют, он берется нас доставить сегодня в Пятибратское, и снежные завалы, сугробы и ухабы его ямщикам не препоны.

В е л и к и й к н я з ь. Ах, как красочны, vous savez [62] , эти наши самородки, эти выходцы из народа! Это, по-видимому, тот ошибочно подвергнутый телесному наказанию хват кабатчик, о котором, помните, генерал, нам рассказывали дорогой.

Публика на станции окружает военных более плотною стеною. На авансцену к Саше проходит Прохор Денисович Медведев, уверенным и знающим движением находит конец занавески, которая на кольцах ходит между колоннами арки, и задергивает ее.

П р о х о р. Мое почтение, Александр Гедеонович. Что на станции делаешь?

С а ш а. Из имения послали путешественника французского, писателя, встретить.

П р о х о р. Ну что ж. Хорошее дело.

С а ш а. Мочи моей нет, Прохор Денисович. Круглые сутки, день и ночь подряд сдерживаться, поддакивать, притворяться. Будь моя воля, заложил бы я пороху бочку подо все их мироустройство, поднес бы фитиль горящий и всю эту музыку пустил на воздух.

П р о х о р. Зачем ты меня в свои заветные думы вводишь, заговорщик? Я тебе уже говорил однова, мы люди разные. Ну, приключился такой грех неизгладимый, страшный, Гедеона Васильевича насмерть пес затерзал, значит, всех псов надо истребить на земле, чтобы вовсе не было собак на свете?

С а ш а. Ах, при чем тут отец и его смерть, как ты непонятлив, Прохор. Я о том, как устроена жизнь кругом, говорю. Это вещи непростые. Нельзя о них судить так с кондачка. Это продумать надо. Об этом книги написаны, труды.

П р о х о р. Знаю я эти рассуждения. Со мной твоих мыслей люди в тюрьме сидели, каторгу отбывали. Просвещали. Наслушался. Обнищала Русь помещичья сама и нищих развела. Сейчас над ней солнце взойдет. Сейчас будет время людей самодельных, вроде меня, оборотистых, жадных до работы. Они Россию поправят. Дай ты мужику после воли очухаться, на ноги стать, к свету подняться. Не можете вы видеть, чтобы кто-нибудь своими трудами богател, был себе хозяином, ни в ком не нуждался. Все вы за спасенье души его опасаетесь. Не попадет он тогда живым на ваше новое небо безбожное, выдуманное, книжное, раскольники наизнанку, ханжи и пустосвяты.

Занавеска отдергивается. В отверстии арки проезжающие военные, смотритель Кубынько, Ксенофонтс Евсееми Черноусовым, Дюма, Евстигней Кортомский, генерал Облепихини великий князь.

Читать дальше