Карл Гуцков - Уриель Акоста

Что здесь произошло? Как? Рабби Сантос,
Накликать хочешь ты беду на нас?
Дал право Амстердам синедриону
Чинить свой суд по правилам святым
Законов наших только — над евреем.
Бесспорно это! Но Акоста сам —
Христианин…

Христианин?

О, боже!

Его Проклясть? Над ним невластны вы!

Что для него спасенье — то мне смерть.

Уста молчат, коль он христианин
(благословляя остальных)
Храни, господь, потомков Авраама.

Кто утверждает это?

Твой отец
Со всей семьею некогда отрекся
От веры предков, и еще нигде
Официальным актом не заявлен
Ваш переход к Иакова сынам.
Христианин вы. Право, честь большая
Для нас, рабов, что вы у нас в гостях.

Прошу простить, христианин Акоста,
Что следуем мы в трапезе своей
Законам иудейского народа.

Христианином стал? Вы черный ход
Фальшивого участия хотите
Открыть для бегства моего, глумясь?
Я в юности был окрещен насильно.
Нет! Не монах нас обратил к Христу—
Отца и мать, сестру мою и братьев.
Не золотом и не легендой нас,
Трепещущих от страха, соблазнили —
Святейшей инквизиции слуга,
Палач, нам крестным был отцом. Внемлите!
Семь долгих лет насилия и мук
Огни костров ужасных освещали
Нам, детям, к школе христианской путь.
И если страх — источник чистой веры,
Святыми христианами тогда
Мы были все! О, слабости привычки!
Вся пышность риз, величье алтаря
И золотых кадил благоуханье,
Ученье в школе христианских догм, —
Все это вместе для меня, ребенка,
Пленительней казалось, чем Талмуд.
Чем стал теперь — обязан христианству!
Я в просвещенья свежую волну
Смог окунуться с головой, ныряя.
Свободным был! И целый мир тогда
Принадлежал мне — воздух и природа,
И свет и солнечных лучей тепло.
Я мог любить все то, что все любили,
Того бояться, что внушает страх
Не только мне, но всем. Сказать ли это?
биенье пульса величавых дел,
Истории дыханье грозовое
В своей крови я ощущал тогда.
Как португальцы все, имел я также
Отечество; на родине своей
Я обладал гражданскими правами.
Но день настал, и вот моя семья
Сюда переселилась в Нидерланды.
Здесь, получив свободу, наконец,
Клеймо крещенья каждый смыть стремился.
Мы все к Израилю вернулись вновь —
Пример отца служил примером детям.
Но как же, будучи подростком, я
Поддаться смог всеобщему влеченью?
Желал ли я в своей душе тогда
Столь ласковое имя «Габриеля»
Суровым «Уриелем» заменить?
То — мне невнятно, но скажу открыто:
Хотел всегда в потоке жизни плыть.
И почему так поступил? Не знаю.
Ответить вам на это не берусь!
Зачем Иосиф, проданный в Египет,
Увидев братьев — продавцов своих, —
Заплакал радостно? И в чем причина
Того, что ветошь веры и тряпье
Обычаев, что принесли с Востока,
Роднит доныне словно братьев нас,
Когда мы только по названью братья?
Одна лишь честь гнилой союз крепит,
И вашим быть — мне честь повелевает!
Вас терпят в Амстердаме, за людей
Считают вас, а вы, как дичь лесная,
Трепещете при виде христиан.
При каждом подозрении бежите.
Как дети Агасфера, вы должны
Скитаться и скитаться и скитаться…
О, да! Я мог бы, как христианин,
Всю сладость отдыха вкусить отныне,
А вы как встарь блуждаете в пыли…
Но с тем, кто страждет, я хочу страдать!
Я — иудей! Так где ж проклятья ваши?

Коль вы еврей, чтоб только издеваться —
То лучше б вы остались Габриелем!
Твой гнусный труд мы обрекли огню,
Тебя, Акоста, — вечному изгнанью.
Твоя молитва никнет в пустоте!
Зловонная чума — твое дыханье,
Струит отраву каждый мерзкий взгляд,
Уродами твои да будут дети —
Носители проклятья твоего!
Пусть только враг тебе откроет двери,
И да найдешь ты в час твоей болезни
В стакане каждом, в каждой склянке яд;
Когда ж тебе предстанет ангел смерти, —
Умри в пути, как шелудивый пес.

О, горе!

Я боюсь! Не за себя,
А за безумье это, ведь оно
Себя угодным господу считает.

Из дома в дом блуждай слепцом презренным.
Будь проклят тот, кто посох даст тебе!
И пусть земли разверзшееся чрево,
Когда споткнешься, поглотит тебя,
Как поглощен был Да́тон и Авирон!

О, горе!

Церковью извергнут ты!
Проклятье чреву, что тебя носило!

О, мать моя!

Проклятье всем друзьям,
Что будут верными тебе в несчастьи!
Твоим родным проклятье навсегда,
Коль родственные чувства ощущают!
Всему! Всему, чего коснешься — смерть!
Любовной жаждою томим, пылая,
Ты любящего сердца не найдешь…

Ты лжешь, раввин!

Возьмите
Ее отсюда прочь!

Изменница!

О, да! Себе и вам я изменяю!
Измена вам — лишь верность небесам.
Так трепещите — благодать святую
Проклятье ваше принесет! Богов,
Которых чтим мы оба, прокляните!
Они лишь истинны! Молитесь им!
Он мной любим! Любим!

Две жертвы здесь,
Пусть каждый праведный спешит отсюда.

Потустороннее — не для меня,
Но я земное вижу здесь — измену!
Еще я в старых верую богов,
Что учат нас — сладчайшему! О, мщенье!

Чем кончится ужасный этот сон
И как в дальнейшем дело обернется,
Не знаю я. Мне кажется порой —
Злорадный случай миром управляет.
Пусть он решает! Милое дитя,
Теперь немыслимо нам вспять вернуться!
Акоста, оставайтесь же пока
На вилле здесь, и музы ведь не станут
При виде вас трусливо убегать.
Да, в Амстердам я должен возвратиться…
И ты, Юдифь… Приличья таковы!
Что предпринять, сообразим мы дома.

Ты правдой завоеван для меня!
Моей любви бушующее пламя
Узнал весь мир. Склонить к тебе отца
Стараться буду. Видишь ли, любимый,
Как я послушна богу твоему?
В огне сердец его я слышу голос.
Надейся ж, друг, и следуй за Юдифью.
В ком смелость есть, тот завоюет мир!