Питер Шеффер - Эквус

(На площадку выходит Эстер. Свет становится ярче.)

ЭСТЕР. Это самое неубедительное оправдание, которое я когда-либо слышала.

ДАЙЗЕРТ. Вы думаете?

ЭСТЕР. Пожалуйста, не иронизируйте. Вы же великолепно работаете с детьми. Вы должны об этом помнить.

ДАЙЗЕРТ. Да, но как это относится к детям?

ЭСТЕР. Непосредственно.

ДАЙЗЕРТ. Спасибо, я уже чувствую себя виноватым.

ЭСТЕР. Хотелось бы верить.

ДАЙЗЕРТ. Не понимаю, зачем вам это знать. Существует как бы профессиональный климакс. С каждым он рано или поздно случается. Кроме вас, разумеется.

ЭСТЕР. О, конечно. Уж я-то и днем и ночью чувствую себя судьей.

ДАЙЗЕРТ. Нет, вы лжете — ибо тогда вы ощущали бы себя недостойной своего ремесла. Я же ощущаю, что ремесло недостойно меня.

ЭСТЕР. Вы серьезно?

ДАЙЗЕРТ. Все более и более. Следующие десять лет мне бы хотелось побродить по Греции… Так или иначе, все эти вздорные мечты — по вашей вине.

ЭСТЕР. По моей?

ДАЙЗЕРТ. Потому что этот ваш парень пробудил их во мне. Знаете ли вы, что у каждой жертвы, зарезанной на камне, было лицо Алана Стрэнга?

ЭСТЕР. Лицо Стрэнга?

ДАЙЗЕРТ. У него самый странный взгляд, который я когда-либо на себе испытывал.

ЭСТЕР. Да.

ДАЙЗЕРТ. Это именно обвиняющий взгляд. Жестоко обвиняющий. Но в чем?.. Тот, кто его успокаивает, сам начинает трепетать. Особенно в моем теперешнем положении. Он неожиданно перестал петь. И сейчас меня беспокоят его высказывания.

ЭСТЕР (удивленно) . Он опять с вами разговаривал?

ДАЙЗЕРТ. О, да. Это нашло на него после двух дней коммерческой рекламы, и с тех пор он огрызается. По любому поводу. Подозреваю, что это как-то связано с его ночными кошмарами.

(На площадку выходит Медсестра с перекинутым через руку одеялом, в той же руке она держит тетрадь для записей.)

ЭСТЕР. У него кошмары?

ДАЙЗЕРТ. Жуткие.

МЕДСЕСТРА. Мы дали ему два успокоительных, доктор. В прошлую ночь все снова повторилось.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре) . Что он делал? Кричал?

МЕДСЕСТРА (заглядывая в тетрадь) . Истошно визжал, доктор.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре) . Визжал?

МЕДСЕСТРА. Я отчетливо различила одно слово.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре) . Вы имеете в виду какое-то особенное слово?

МЕДСЕСТРА. Выкрикивал снова и снова… (заглядывает в тетрадь) … звук, похожий на «Эк!»

ДАЙЗЕРТ. Эк?

МЕДСЕСТРА. Да, доктор. Эк… «Эк! — кричит, — Эк!»

ЭСТЕР. Какая жуть.

МЕДСЕСТРА. Когда я будила его, он вдруг вцепился в меня, будто хотел сломать мне руку.

(Она подходит к кровати Алана. Тот садится. Она укутывает его в одеяло и возвращается на свое место.)

ДАЙЗЕРТ. А потом он ворвался сюда — внезапно — без стука, без ничего. К счастью, у меня в тот момент не было пациентов.

АЛАН (резко встает) . Папа?

ЭСТЕР. Что?

ДАЙЗЕРТ. Это ответ на вопрос, который я задал ему два дня назад. Отчего он и рассердился во время пения своих коммерческих арий.

ЭСТЕР. Что еще за папа?

АЛАН. Который ненавидит телик.

(Он ложится на авансцене так, будто смотрит телевизор.)

ЭСТЕР. Вы хотите сказать, что отец запрещал ему смотреть телевизор?

ДАЙЗЕРТ. Да.

АЛАН. Это опасный наркотик.

ЭСТЕР. О, в самом деле?!

(На авансцену выходит Фрэнк, мужчина пятидесяти лет.)

ФРЭНК (Алану) . Да, он не похож на него, но по сути это одно и то же. Абсолютно смертельная отрава. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

(Дора следует за ним. Дора — женщина средних лет.)

ДОРА. Дорогой, по-моему, это уже крайность.

ФРЭНК. Когда ты долгое время сидишь перед этой вещью, то начинаешь глупеть, как большинство населения. (Алану.) Эта вещь — обман. Кажется, что тебе что-то дают, но в действительности у тебя что-то отнимают. Отнимают твой ум и твою сосредоточенность, каждую минуту, что ты смотришь телевизор, ты навсегда теряешь из своей жизни. Это настоящий обман, ты не находишь?

(Усаживается на пол. Алан пожимает плечами.)

Я не хочу говорить гадких слов, старик, но эта вещь никогда не заменит тебе чтения. Что ты сказал? Тебе что-то не нравится?

АЛАН. Все нормально.

ФРЭНК. Я знаю, ты думаешь, это не мое собачье дело, но ведь ты хорошо понимаешь… Хотя это очень скверно, когда ты так думаешь. Ты сын печатника, но ты никогда не читаешь книги! Если бы весь мир был таким, как ты, я бы остался без работы! Если ты понимаешь, что я имею в виду.

ДОРА. Опять одно и то же. Времена меняются, Фрэнк.

ФРЭНК (убежденно) . Они меняются, если позволяешь им меняться, Дора. Пожалуйста, завтра же утром верни в магазин эту штуку.

АЛАН (кричит) . Нет!

ДОРА. Фрэнк! Не надо!

ФРЭНК. Очень жаль, Дора, но я больше не потерплю эту вещь в своем доме. Говорю тебе, я не хочу, чтобы все началось сначала.

ДОРА. Но, дорогой, в наши дни все смотрят телевизор!

ФРЭНК. Да, и что же они там видят? Жестокое насилие! Грубые шутки! Каждые пять минут какой-нибудь улыбающийся идиот продает товар, которой вам не нужен, какой-нибудь болтик нашей экономической системы… (Алану.) Мне очень жаль, старик.

(Он покидает авансцену, возвращаясь на свое место.)

ЭСТЕР. Он что, коммунист?

ДАЙЗЕРТ. Я бы сказал, социалист старой закваски. Ярый борец за самоусовершенствование.

ЭСТЕР. У меня такое ощущение, что они оба старше, чем вы предполагаете.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, я учту.

ДОРА (глядя на Фрэнка) . Правда, дорогой, ты бросаешься в крайности.

(Она покидает авансцену и садится рядом с мужем.)

ЭСТЕР. Она, если не ошибаюсь, бывшая школьная учительница?

ДАЙЗЕРТ. Да. И парень страшно этим гордится. Мы выяснили это сегодня после обеда.

АЛАН (воинственно вскочив) . Она знает больше, чем вы.

(Эстер садится возле Дайзерта. Юноша прохаживается вокруг площадки, обращаясь к Дайзерту, но не глядя на него. Доктор отвечает в точно такой же манере.)

ДАЙЗЕРТ (Алану) . В самом деле?

АЛАН. И, готов поспорить, я тоже. Готов поспорить, что я лучше знаю историю, чем вы.

ДАЙЗЕРТ. Ну, а я готов поспорить, что нет.

АЛАН. Ладно, тогда кто был Покорителем Шотландии?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю — кто?

АЛАН. Король Эдвард Первый. [1] Эдвард Первый (1239–1307), вероломно вторгся в Шотландию. (Здесь и далее примечания автора.) Кто никогда не улыбался?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю; кто?

АЛАН. Вы ничего не знаете? Это же Генрих Первый. [2] Генрих Первый (1068–1135), поклялся никогда не улыбаться, после того как утонул его единственный наследник, Принц Вильям. Я знаю всех королей.

ДАЙЗЕРТ. И кто тебе больше нравится?

АЛАН. Джон. [3] Джон (1167–1216), приказал ослепить своего юного племянника, Принца Артура. Сам тюремщик уговаривал короля не причинять мальчику вреда. (См. шекспировского «Короля Джона», IV, 1).

ДАЙЗЕРТ. Почему?