Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия

Николай Павлович внезапно шагнул на гранитную ступеньку, взял за плечи мальчишку и поцеловал его в щеку, кольнув твердой, небритой, как старое скошенное поле, щекой. Мальчик был недоволен. Он сердито посмотрел на Николая Павловича, но ничего не сказал. Он стоял на посту и выполнял свой долг. Ему не следовало мешать.

— Молодец, сынок! — сказал Николай Павлович.

Он сказал так, потому что хотел что-то сказать, но то, что он хотел сказать, сказать было невозможно, букв таких в природе для этого не было. Он повернулся и, с удивлением заметив, что начинает плакать, быстро пошел в глубину темной аллеи.

На следующий день, как и было указано в графике соревнований, состоялся полуфинал. Денис знал, что эту игру смотрят люди из спортуправления, бился отчаянно. Длиннорукий тип Войцеховский обыграл его начисто. Денис никак не мог уловить траектории полета шарика, шарик летел как-то странно, будто виляя. Оказалось, ракетка Войцеховского покрыта не резиной, а каким-то неизвестным материалом. Денис подал протест. Но в судейской коллегии ему заявили, что международные правила указывают лишь толщину покрытия, но никак не материал. За границей такими ракетками уже многие играют.

Было очень обидно. «Как я лопухнулся!» — думал Денис. У входа в гостиницу он чуть не столкнулся со своим вчерашним гостем. Тот шел в обнимку с человеком невероятных размеров, одетым во все городское, но с нелепой тюбетейкой на голове. Они громко смеялись. «Ничего, — подумал Денис, — это покрытие для ракетки я достану. Не может быть, чтобы не достал!»

1977

Троллейбус дергался, под полом что-то завывало, как зубосверлильная машина. Начала у меня не было. Да не только начала. Я чувствовал, что вообще не смогу ничего написать о Логинове.

Утром я прилетел из командировки и теперь ехал в редакцию, полный недовольства самим собой, сомнений и тревоги.

За своего заведующего отделом Вилю Климашкина я не беспокоился. Он-то поймет с полуслова. Поймет ли Стариков, наш ответственный секретарь? Несмотря на постоянные битвы с ним из-за правки и сокращения моих очерков, относился к нему я с любовью, мнение его ценил.

Поймет ли он меня? Неожиданно для себя я пожал плечами. Это было так нелепо, что я даже оглянулся — не видел ли кто моего странного движения? Нет, никто не видал. Троллейбус стоял на остановке «Колхозная площадь». Он уже тронулся, и последний пассажир еле успел протиснуться в уже захлопывавшиеся двери. На вошедшем был пиджак, новый, но мятый-перемятый — во всех местах, кои могут мяться. Под пиджаком — оранжевая ковбойка, расстегнутая для свободы и показывавшая крепкую, как бревно, шею. В голенища добрых и хорошо начищенных яловых сапог устремлялись брюки неизвестного в природе цвета, тоже новые и мятые. Голову украшала крепко надетая кепка, теплая и лохматая. Подбородок носил следы большой битвы с бритвой, скорее всего, обладавшей механическим заводом.

Вошедший не сел ни на одно из свободных мест. С задней площадки он неторопливо оглядел весь салон. Должно быть, искал кондуктора. Не обнаружив, успокоился. Решил, наверное, что тут денег не платят, ездят вольно, на то и столица. Чудак человек, улыбнулся я про себя и снова стал думать о Логинове.

О нем трижды писала центральная пресса. Были и фотографии — на фоне подъемных кранов, на митинге в Минске, в президиуме собрания. Одна фотография на обложке еженедельника, давняя. Молодой Логинов стоял рядом с каким-то симпатичным детиной, оба улыбались. Лицо у моего Логинова — хоть на плакат. Кроме очерка о Логинове — основного задания редакции, в этом небольшом белорусском городе я хотел раскопать еще одну историю, показавшуюся мне занятной, и поднять одно военное дело.

Из редакции я заказал номер в гостинице, но, к моему великому удивлению, меня еще и встретили на вокзале. И встретил не кто иной, как сам Логинов. Он сильно постарел по сравнению с фотографией на обложке еженедельника, но все же был хорош: его стальное лицо чеканилось под желтыми станционными огнями. Я должен был писать о нем, и у меня возникло ощущение неловкости, словно эта встреча меня к чему-то обязывает.

Он донес мой чемоданчик до новеньких и, несмотря на слякоть, совершенно чистых «жигулей», сел за руль, и мы поехали.

— Вашу газету, — сказал он по дороге, — очень уважаю. От корки до корки каждое утро. Дуньке своей — той вообще строго наказал, чтоб ни одного номера не пропало.

До гостиницы было очень близко, однако нам удалось проехать на красный свет. Когда я озабоченно закрутил головой, Логинов сказал:

— Спокойно, Сергей Николаевич, в этом городе ГАИ мою машину знает.

У гостиницы он нерешительно намекнул насчет ужина, но я отказался, сославшись на усталость после дороги.

Алексей Леонтьевич Логинов был передовым строителем, бригадиром. Все три корреспонденции, написанные о нем и разделенные двумя-тремя годами друг от друга, были удивительно похожими. В одном и том же порядке в них следовали одни и те же эпизоды из жизни Логинова и, что самое печальное, повторялась одна и та же его шутка: «В глазах Алексея Леонтьевича блеснула лукавинка:

— Командир строительной роты, в которой я служил, как-то раз сказал: „Где застрянет современная техника (в двух корреспонденциях — „Где застрянет бульдозер“), — послать сержанта Логинова…“».

Логинов строил жилые дома. Все три корреспонденции начинались с небольшими вариациями с одной сцены: «С Алексеем Леонтьевичем Логиновым мы шли по мшистой (росистой, заросшей) просеке. Вечерело. „Представьте себе, — сказал Алексей, — через каких-нибудь пять лет здесь будет широкая улица. В окнах будет гореть свет. Во дворах будут играть дети. И все это сделаем мы, строители. Как не гордиться такой профессией?“»

Я был склонен во всем винить торопливых журналистов. Ну, говорил он им одно и то же, ну и что? Схватили, что лежит сверху, и поскакали дальше.

Во всех трех очерках о Логинове был эпизод, который можно условно назвать «Первый двенадцатиэтажный дом». Речь шла об обычной стандартной башне, столь привычной в Москве, но в небольшом провинциальном городе этот дом именовался «высотный», и я мог себе представить, сколько хлопот было связано со строительством первого такого дома. Все три корреспондента старательно передавали рассказ Логинова о том, как варили первый шов. Получилось два миллиметра толщиной, а должно быть полтора. Переварили — вышло два с половиной. Все же добились полутора миллиметров. Как тщательно следили за каждым стыком, как мучались с сантехкабинами и сколько радости было, когда 31 декабря в «высотку» стали вселяться новоселы. Однако если в двух корреспонденциях была фраза: «Он не смыкал по ночам глаз, просиживая над чертежами и схемами», то в третьей говорилось по-другому: «Вместе с Ефимом Сойкиным они по ночам не смыкали глаз, колдуя над чертежами и схемами».