Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек

Тэннер( резко хлопнув его по плечу ). Послушайте, президент, бросьте это в огонь.

Мендоса( изумленно ). Что?

Тэннер. Вы губите свою жизнь ради жалкой мании.

Мендоса. Я знаю.

Тэннер. Нет, вы не знаете. Не может человек сознательно совершать над собой такое преступление. Как вам не стыдно среди этих царственных гор, под этим божественным небом, вдыхая этот чудесный теплый воздух — говорить языком третьеразрядного писаки из Блумсбери [146] Блумсбери — один из центральных районов Лондона, где находятся Британский музей, многие учебные заведения, большие книжные магазины и издательства. !

Мендоса( качая головой ). Когда утрачена прелесть новизны, Сьерра ничуть не лучше Блумсбери. К тому же эти горы навевают сны о женщинах — о женщинах с прекрасными волосами.

Тэннер. Короче говоря — о Луизе. Ну, мне они не навевают снов о женщинах, друг мой. Я застрахован от любви.

Мендоса. Не хвалитесь раньше времени, сэр. В этих краях иногда снятся странные сны.

Тэннер. Что ж, посмотрим. Спокойной ночи. ( Ложится и устраивается поудобнее, готовясь заснуть. )

Мендоса, вздохнув, следует его примеру; и на несколько мгновений в горах Сьерры воцаряется тишина. Потом Мендоса садится и умоляюще говорит Тэннеру:

Мендоса. Ну хоть несколько строчек, пока вы еще не заснули. Мне, право, очень хочется услышать ваше мнение.

Тэннер( сонным голосом ). Валяйте. Я слушаю.

Мендоса. Тебя я встретил в Духов день, Луиза, Луиза…

Тэннер( приподнимаясь ). Послушайте, дорогой мой президент, Луиза бесспорно очень красивое имя, но оно же не рифмуется с Духовым днем.

Мендоса. Конечно, нет. Оно и не должно рифмоваться, Луиза — это здесь рефрен.

Тэннер( укладывается вновь ). Ах, рефрен. Ну, тогда простите. Читайте дальше.

Мендоса. Если эти вам не нравятся, я прочту другие, — они, пожалуй, лучше. ( Декламирует звучным бархатным голосом, медленно и раздельно. )

( Растроганно. ) Не так уж трудно составлять красивые строчки вокруг такого имени. Прелестное имя — Луиза; правда, сэр?

Тэннер, почти уснувший, отвечает невнятным мычаньем.

Да, это истинная поэзия — от самого сердца, от самой сердцевины сердца. Как вы думаете, неужели и это ее не тронет?

Молчание.

( Уныло. ) Заснул. Вот и всегда так. Для всего мира это лишь скверные вирши, а для меня — небесная музыка. Эх, дурень я, дурень, душа нараспашку! ( Укладывается спать, бормоча. ) Луиза, люблю вас. Люблю вас, Луиза. Луиза… Луиза, Луиза, лю…

Стрэйкер всхрапывает, переворачивается на бок, снова засыпает. В горах Сьерры наступает тишина, сумрак сгущается. Огонь зарылся в пепел и едва тлеет. Непроницаемо черны вершины гор на фоне звездного неба; но вот и звезды тускнеют и гаснут, и небо словно выскользнуло из мира. На месте Сьерры теперь — ничто, вездесущее ничто. Ни неба, ни гор, ни света, ни звука, ни времени, ни пространства: беспредельная пустота. Но вот вдали возникает бледная туманность, и в то же время слышится слабое гудение, точно на призрачной виолончели без конца вибрирует одна и та мое струна; две призрачные скрипки вступают под этот аккомпанемент

и тотчас же в туманности вырисовывается человек — бесплотный, но все же видимый, сидящий, как это ни странно, в пустоте. На мгновение, когда звуки музыки проносятся мимо него, он поднимает голову, потом с тяжелым вздохом никнет в безысходной тоске. Скрипки, приуныв, безнадежно тянут свою мелодию, пока она не теряется в стенаниях каких-то таинственных духовых:

Все это очень странно. Но можно узнать моцартовскую тему; это наводит на догадку, и догадка подтверждается, когда при свете вспыхнувших в туманности фиолетовых искр становится видно, что человек одет в костюм испанского гранда XV–XVI веков. Дон Жуан, конечно. Но где? почему? как? Кроме того, когда он приподнимал голову, его лицо, сейчас скрытое полями шляпы, чем-то неожиданно напоминало Тэннера. Правда, это лицо бледнее, в холодных правильных чертах не прочтешь стремительного легковерия и экспансивности Тэннера и не увидишь налета вульгарности, свойственной современному плутократу, но все же сходство значительное, почти полное. Даже в имени Дон Жуан Тенорио [147] Донна Анна де Уллоа и Дон Жуан Тенорио — действующие лица пьесы испанского драматурга Тирсо де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость» ( 1630 ), где впервые в мировой литературе появляется образ Дон Жуана. — Джон Тэннер. Куда, на какой край земли — а может быть, и не земли? — занесло нас из XX века и Сьерры?

Возникает новая туманность, на этот раз не фиолетовая, а с неприятной дымчатой желтизной. Тотчас же тихий напев призрачного кларнета придает музыке оттенок беспредельной скорби.

Желтоватая туманность движется, бредет в пустоте древняя старуха, сгорбленная и беззубая, закутанная, насколько можно разглядеть, в грубое темное монашеское одеяние. Она бредет и бредет, медленной, расслабленной поступью, слепо кружит, как оса в своем стремительном и деловитом полете, пока не натыкается на то единственное, чего она ищет: другое живое существо. Со вздохом облегчения, обрадовавшись присутствию человека, бедная старушка обращается к сидящему сухим и неприятным голосом, который еще не утратил способности выражать и высокомерие, и решительность, и страдание,

Старуха. Простите, но я так одинока, а здесь так страшно.

Дон Жуан. Новенькая?

Старуха. Да. Я умерла, кажется, сегодня утром. Я исповедалась, причастилась святых тайн; я лежала в постели, окруженная родными, не сводя глаз с креста. Потом стало темно. И когда опять появился свет — вот этот свет, я побрела, ничего не видя кругом. Уже много часов я скитаюсь в мучительном одиночестве.