Сергей Кречетов - Четыре туберозы

В настоящем сборнике мы ограничиваемся лишь художественной прозой Н. И. Петровской, хотя безусловный (в том числе, и чисто художественный) интерес представляет книга её воспоминаний [53] Жизнь и смерть Нины Петровской. Публикация Э. Гаррэто // Минувшее. Исторический альманах М., ОО Феникс, 1992, № 8. , а также обширная переписка с В. Я. Брюсовым [54] Брюсов В., Петровская Н. Переписка 1904–1913. М., Новое литературное обозрение, 2004. . Однако всё это, в отличие от большей части художественной прозы, ближе к нашему времени обрело своих публикаторов — ищущий да обрящет.

Картину гибели Н. И. Петровской не передать скупыми публицистическими фразами. Её современниками рассказано об этой трагической гибели достаточно. Остаётся добавить, что здесь писательница будто бы впервые изменила своей манере: взвешенное и выверенное, это самоубийство должно было быть свободно от обыкновенно присущей Н. И. Петровской экзальтации. Исчезая от нас на долгие десятилетия, она словно бы слилась с невидимым газом из открытой ею кухонной конфорки в комнате парижского общежития Армии Спасения.

Эпитафией жизнеощущению Н. И. Петровской (да и декаданса в целом), как думается, наилучшим образом могли бы послужить её собственные строки, взятые из рецензии на книгу Р. Соловьёва «Философия смерти»: «Есть вечно тревожные, горящие души; как жители неизвестной планеты, как чужестранцы, тоскуя, мечутся они на земле; словно остатки какого-то неведомого племени, над которым тяготеет проклятье вечного разъединения, живут они среди чужих, одинокие, печальные, непонятые. Кто отгадает, принадлежат ли они навсегда умершему, в веках позабытому прошлому, или беспокойным намёком на будущее проходят они среди людей, но источники их жизни, счастья и восторга в иных недоступных пределах, а здесь удел их — страданье, которое умеют любить они, как высший знак единения с небом. Навсегда отъятые от жизни, лицом к лицу стоят они перед вечной тайной бытия, и смерть, пугающий образ всего живого, близка им, как последнее желанное осуществление единственной надежды» [55] Золотое руно, 1906 г., № 4 (с. 108). .

Если предыдущие герои нашего очерка мало-мальски удостоились внимания исследователей, то А. А. Ланга (поэтические псевдонимы А. Березин / А. Л. Миропольский) взгляд литературоведов почти полностью обошёл стороной. Дневники В. Я. Брюсова 1891–1910 гг., а также (как правило, сниженные и насмешливые — таков первый уровень маргинализации этого поэта) упоминания некоторыми современниками (в частности, Н. И Петровской, в которую он, по слухам, успел влюбиться) в лучшем случае дают лишь отрывочные сведения. Попытаемся суммировать то, что нам о нём известно [56] За подробностями отсылаем к замечательной статье (отсюда же позаимствована часть фотоматериалов для раздела по А. А. Лангу настоящего сборника): http://lucas-v-leyden.livejoumal.com/51591.html .

А. А. Ланг происходил из старинного рода шотландцев, обосновавшихся в России при Петре I, и был сыном московского книготорговца А. И. Ланга. Его сестрой была художница и график Е. А. Ланг (23 мая 1890 г. — 1973 г.).

А. А. Ланг родился в начале 1870-х гг. (кое-где указывается 1872 г.). Был гимназическим товарищем В. Я. Брюсова, посвятившего ему свой стихотворный цикл «Chefs dʼoeuvre» (1894–1895 гг.), и стоял с ним у истоков серии самых первых в России символистских сборников «Русские символисты», а также являлся свидетелем основания и соучредителем издательства «Скорпион» (идейно, как мы помним, конкурировавшего с «Грифом»). Между тем, его первая книга стихов «Одинокий труд» под псевдонимом А. Березин вышла ещё в 1899 г. в «Русской» типо-литографии А. Спиридонова. В предисловии автор разразился гневной статьёй о плачевности ситуации с изданиями русской классической и новой поэзии.

Сведения об А. А. Ланге не слишком многочисленны. Его сближение с В. Я. Брюсовым «произошло на почве общего увлечения поэзией и спиритизмом, оба они посещали спиритические сеансы, в том числе и те, которые устраивались в доме Ширяевых, находившемся в переулке около Сретенки. Этот дом окрестные жители называли „дом пяти красавиц“, подразумевая хозяйку дома и её четырёх дочерей. Ланг был влюблён в Авдотью Павловну Ширяеву, которая потом стала его женой, а Брюсов увлекался Марией Павловной. <���…> в первом выпуске „Русских символистов“ Ланг-Миропольский посвятил этюд „Лучи“ „Дуне Ш.“ <���…>.

<���…> Ланг на страницах „Русских символистов“ выступил не под своей настоящей фамилией, а под псевдонимом. Почему? Наверное, потому, что родители начинающих поэтов по-разному относились к их творчеству. <���…> В семье А. А. Ланга, отец которого был известным владельцем книжного магазина на Кузнецком мосту, продававшим научную и художественную литературу, „символическая блажь“ встретила совсем иной приём. Е. А. Ланг, младшая сестра Александра Александровича, в мемуарах „Из воспоминаний детства“ писала: „Относительно Сашиных литературных произведений я помню разговор такой: Папа сказал, что пока твои стихи посредственные, возможно, ты со временем сделаешь успехи, но пока я не хочу, чтобы под ними фигурировала наша фамилия. <���…> И Саша взял себе два псевдонима — А. Л. Миропольский и Александр Березин“.

Итак, выступить в печати под собственной фамилией Лангу помешал семейный запрет, но зато он мог в своём магазине предлагать покупателям выпуски „Русских символистов“. Псевдоним помог Лангу остаться в тени тогда, когда вокруг этих выпусков разразился самый настоящий скандал, всю тяжесть которого вынес на своих плечах один Брюсов» [57] Иванова Е., Щербаков Р. Альманах В. Брюсова «Русские символисты»: судьбы участников // Блоковский сборник XV. Тарту, 2000 (с. 33–76). .

Серия сборников «Русские символисты» просуществовала с 1894 по 1895 г. Его преемником стал альманах «Северные цветы», выходивший в «Скорпионе» с 1901 по 1903 гг. В первых двух его выпусках под псевдонимом «А. Л. Миропольский» А. А. Ланг опубликовал стихи, а в третьем выпуске — рассказ «Митя, Божий человек».

Среди современников за А. А. Лангом закрепилась устойчивая репутация декадента, помешанного на спиритизме, не знающего иных, кроме спиритизма, тем и вдохновляющегося оным на собственное литературное творчество: «знаменитый спирит, чёрный маг, телепат, поэт-ультрадекадент…» [58] http://lucas-v-leyden.livejoumal.com/51591.html . А. Белый в своих воспоминаниях отмечал: «Был чернобородый Александр Александрович Ланг, сын книготорговца, один из могикан от „декадентства“ (псевдоним „Миропольский“), спирит с шевелюрой: длинный и бледный, как глист, со впалой грудью, узкими плечами и лукаво-невинными голубыми глазами, он производил впечатление добряка, словам которого нельзя верить: невинно солжёт и даже не заметит. Он сиял благоволением от… спиритизма, который, кажется, и пришёл проповедовать…» [59] Белый А. Гончарова и Батюшков / Глава первая. Аргонавты // Начало века. . Помимо этого, он пользовался славой «сильного медиума, рано познавшего состояние транса» [60] Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. Исследования и материалы. М., Новое литературное обозрение, 1999. . Его близость к В. Я. Брюсову, которого признавали едва ли не практикующим чёрным магом, отбрасывала тень и на него самого — его начинали обвинять в тех же самых пороках, а иногда даже с удвоенной силой, приписывая всё влияние на В. Я. Брюсова ему. Существовало даже мнение, будто бы его драма-поэма «Ведьма» впоследствии вдохновила В. Я. Брюсова на создание «Огненного ангела». «Ведьма» была издана в 1905 г., хотя написана раньше: если хронологически она отделена от «Огненного ангела» всего полутора годами, то литературно их разделяет целый период, за который русское «новое искусство» успело существенно преобразиться.