Сергей Кречетов - Четыре туберозы

«Ты говоришь, что гонцы перехвачены», — продолжал я начатый разговор.

«Да, господин. Горбун велел надеть их головы на колья, и их только что носили с хохотом под нашими стенами».

Я побледнел от ярости.

«Пусть всадники будут готовы немедленно. Я сам поведу их».

«Ты приказал, повелитель…» — склонился оруженосец.

Он удалился, а я пошёл в капеллу, где молилась она, — та, кого я любил.

Я шёл по длинным сумрачным коридорам. Темнота висела в углах. Под тяжёлыми шагами откликались звонкие плиты, и смутные отголоски рождались вокруг и таяли в дальних поворотах.

Когда я вошёл, алтарь утопал в полумраке. Тускло сверкали трубы органа. Чуть рисовались на стенах строгие лики, и вершины порфировых колонн терялись под высокими сводами.

Только узкая полоса солнечного света, пронизав расписное стекло, зажигала струистым блеском золотые волосы склонённой женщины и дробилась водопадом алмазов на серебряных латах стоявшего рядом воина. Но голова его была в тени, и лицо с острым профилем было, как всегда, неподвижно и бледно.

Когда мы вышли, нас ожидал отряд всадников, закованных в сталь.

С грохотом опустился подъёмный мост. Завизжали ржавые цепи. Раздался дробный стук копыт. Жалобно и злобно крикнула труба.

И вот мы мчались по равнине туда, где вдали сверкали на солнце латы, реяли знамёна и густыми волнами клубилась пыль. Мой бледный друг и я скакали рядом.

Он был без шлема.

Ветер развевал его волоса, и глаза глядели вперёд, не мигая.

Когда мы вернулись после утренней вылазки, и я, окровавленный и усталый, снимая на ходу меч, переступил порог своей опочивальни, разом встали кругом стены моей обычной комнаты, и оглушительно-долгий звонок заставил меня бросить поспешно железные щипцы, которыми я размешивал угли, и идти отпирать уже давно ожидавшему почтальону.

Дни проходили.

И так, чередуясь в моём сознании и сплетаясь двойной глубиной, шла моя жизнь…

Родные говорили, что я исхудал и болен. Они уверяли, что это — усталость, что надо бросить на время дела и поехать отдыхать к морю.

А замок томился в осаде. Ненавистный карлик окружил его железным кольцом. Запасы таяли, и с каждым днём всё угрюмее становился старый оруженосец, и всё дольше оставалась склонённой перед алтарём женщина с золотыми волосами.

Я помню всё и не удивляюсь ничему.

Я помню ожесточённый бой, где погиб, сражаясь один с двадцатью, мой бледный товарищ.

Я помню, как я нагнулся над умирающим другом, и моё ухо приняло чуть слышный шёпот: «Хорошо умирать за тебя… и за неё…».

И когда мы привезли в замок его тело, я помню, как горестно рыдала женщина с золотыми волосами над тем, кто любил её бескорыстной и чистой любовью.

И чему было мне удивляться, когда однажды, выйдя утром из дома и дорогой просматривая газету, я увидел имя моего бледного друга в траурной рамке с известием, что он «волею Божьей скоропостижно скончался».

Я был недолго у его гроба. На наголовье из белой парчи отчётливо рисовался мертвенный очерк его головы с острым профилем и глубоко сидящими глазами.

У гроба плакала худая прекрасная дама. Это была его жена.

Но у меня не было слёз для бледного друга. — Его я оплакал раньше, и в серебряных латах он был и мёртвым красивее, чем в этой чёрной одежде.

А когда я вернулся оттуда и, заперев дверь комнаты, разом увидел перед собой уходящие в сумрак своды, и мою шею обвили исхудалые женские руки, и золотая волна волос скатилась на мою грудь, моё решение было принято…

Я помню последнюю отчаянную схватку. Удары мечей о мечи… Треск ломающихся копий… Глухой стук прорубаемых лат… Стоны и проклятия… Предсмертные хрипы… Коней, грызущих друг друга… Тела, коченеющие в смертельных объятьях.

Я помню, как я бился один со многими и как упал, обессиленный…

А потом… тюрьма… связанные руки… Жёсткая солома на камнях.

И снова постель в моей комнате. Ровно горит лампа под зелёным абажуром. Доктор готовит питьё, а сестра мерно и неторопливо читает книгу. Это «Баллада» о страданиях узника.

И порой я тихо смеюсь, и доктор глядит на меня с тревожным вопросом…

И вот уже опять нет комнаты, и нет зелёного абажура, и нет тревожных озабоченных лиц, и надо мной опять нависли угрюмые своды, и за окном чуть слышны монотонные оклики часовых.

Я хорошо помню тот день, когда меня привели к моему победителю.

В огромном зале, на возвышении, сидел он на троне — ненавистный горбун, одетый в золото. Его горб противно топырился под мантией из горностая, и змеиные глаза горели кровавым блеском, как карбункулы в его короне.

Кругом него толпилась свита, блестели кафтаны и латы, колыхались перья на шлемах и горели жемчугами высокие причёски дам.

Стража вела меня к нему. Я был безоружен, но руки мои не были связаны.

Я медленно подходил к нему, а он подпрыгивал от нетерпения на шитых золотом красных подушках, и улыбка растягивала его безобразный рот.

«Пусть введут её, мою невесту. Подайте мне кубок с пурпурным вином, мой брачный кубок», — раздался голос с трона, визгливый и скрипучий.

Вдруг внезапное смятение у дверей. Вбегает испуганный человек… он бледен… он падает на колени у трона.

«Господин! Она умерла… Женщина с золотыми волосами… Она убита её старым слугою… Он убил её и себя…».

Всё замолчало кругом.

Серо-бледным стало лицо горбуна, и глаза его, налитые кровью, почти выкатились из орбит…

Бешеный восторг наполнил мою душу. Он сдержал слово, верный старый оруженосец.

И я не достанусь тебе на потеху, проклятый владыка.

Мгновенье ещё…

Я быстрым движеньем вырвал кинжал из-за пояса ближайшего стража…

Прыжок вперёд…

Совсем близко передо мной бледно-зелёное лицо, искажённое страхом и злобой, с налитыми кровью глазами…

Удар… и удар…

Мой кинжал потонул в его грузном теле.

Далеко брызнула алая струя… Вот тебе брачный кубок, проклятый карлик!

Я хохотал, рассыпая удары…

Я прыгал, как бешеный волк, я извивался, как змей…

Но вокруг плотно сомкнулось стальное кольцо, и несколько мечей разом вонзилось мне в грудь.

Я упал, и радостный смех последний раз сорвался с моих губ.

И опять моя тихая комната, и лампа с зелёным абажуром, и сестра с Библией, и задумчивый доктор.

Я лежу, закрыв глаза…

Мерно звучат голоса Священной книги…

«Мне отмщение, и Аз воздам…».

Но я не вслушиваюсь в слова.

Книга закрыта. О чём там шепчутся они?.. Мой слух ещё достаточно тонок.

«Надежды нет… Не доживёт до утра…».

А я слушаю, и улыбаюсь, и радостно жду, чтоб Смерть разрубила тот двойной узел, который так мучительно и сложно завязала мне Жизнь.