Борис Ласкин - Избранное

Известие о соблазнительной посылке мгновенно разнеслось далеко окрест, и тут же сбежалась шумная компания будущих артистов. В куртках, ватниках, в сатиновых штанах, в сапогах, перемазанные землей, они с аппетитом уплетали стряпню Анны Евгеньевны.

А Сорокин торопливо писал ответное письмо. Игорь вырвал страничку из блокнота и тоже принялся что-то писать.

— Давай, Юрка, — сказал Игорь и взял у Сорокина листок. Он положил его в измятый конверт и туда же сунул свою записку. — Банкет окончен. Продолжим наши игры, как говорил Остап Бендер.

Когда все разошлись по своим участкам, Игорь зашагал куда-то в темноту, светя себе под ноги карманным фонарем. Пройдя сотню шагов, он поравнялся с брезентовой туристской палаткой. Подняв полог, вошел.

Там сидел унылого вида парень в лыжной куртке и брезгливо перетирал тарелки.

— Сорокин, — сказал Игорь, — бросай свою нервную работу. Береги интеллект. Тебе здорово повезло. Пришла машина из города и возвращается обратно. Собирай свое хозяйство и езжай.

Сорокин-второй сделал вид, что он обижен.

— Значит, отчисляешь?

— Ты давно жалуешься, что тебе здесь трудно. Так что поезжай домой, грейся, сушись, читай Станиславского «Моя жизнь в искусстве».

— Ну что ж, пожалуйста, — сказал Сорокин-второй. — Где машина?

— Я тебя провожу…

Машина стояла там, где Игорь ее оставил. Когда они с Сорокиным подошли, выяснилось, что машина пуста.

— Садись, — сказал Игорь, — а я найду водителя. Наверно, погреться ушел.

Так оно и было. У ближнего костра Лешу угощали печеной картошкой.

— Сорокин в машине, — шепнул Игорь Леше. — Счастливого пути!..

— Привет всем! — сказал Леша. Он испытывал большую неловкость, увозя из компании таких славных ребят сына Игнатия Васильевича, уважаемого на заводе человека. — Сейчас поедем, — сказал он, садясь в машину, и, обернувшись, увидел, что пассажир спит. «Наверно, и ему тоже неловко, — подумал Леша. — Притворяется, что спит, а сам небось переживает».

Но Сорокин не притворялся, он спал, и спал крепко. Его не разбудили ни тряска, ни ухабы.

В город они приехали поздно ночью. Остановив машину у подъезда, Леша увидел Анну Евгеньевну и вышел.

Анна Евгеньевна была испугана:

— Что случилось?.. Почему вы вернулись?

— Не отпускают вашего сына, — сказал Леша улыбаясь и, увидев легкое смятение на лице Анны Евгеньевны, торопливо добавил: — Я смеюсь. В машине он. Спит. Получайте своего Юрку.

Открыв дверцу, Анна Евгеньевна просунула голову в машину и тут же испуганно подалась наружу.

— Кто это?..

— Сын ваш, — ответил Леша.

— Кого вы привезли?

Леша влез в машину и растормошил пассажира.

— Эй, товарищ!.. Вы кто такой?

Парень открыл глаза и, слабо соображая, ответил:

— Я?.. Я Сорокин…

— Какой вы Сорокин? — возмутилась Анна Евгеньевна.

— Эдуард Сорокин. А в чем дело?.. Где мы находимся?

— В городе мы находимся, — сухо сказал Леша, — попрошу выйти.

Эдуард Сорокин выбрался из машины и, испуганно глядя на Лешу и незнакомую женщину, пятясь, пошел по тротуару и потом вдруг побежал.

Когда он исчез за углом, Анна Евгеньевна спросила жалобным голосом:

— Леша, в чем дело?..

Шофер развел руками.

— Мне сказали, что он Сорокин.

— По-моему, вы пьяны.

Леша не ответил на эту обидную реплику.

— Посадили в машину человека, сказали, что Сорокин. — Он полез в карман. — Вот письмо сунули…

Анна Евгеньевна дрожащими руками раскрыла конверт и узнала Юркин почерк.

«Дорогая мамочка, — писал Юрка, — спасибо за вкусную посылку. Чувствую я себя отлично. Закаляюсь. Работаю, говорят, не хуже других. Твой план эвакуировать своего ребеночка рухнул. Вернусь вместе со всеми, когда кончим дело. Привет папе. Если тебя спросят, что такое полезное ископаемое, знай — это картошка, добытая собственными руками, испеченная на костре и пахнущая дымком. Целую. Твой Юрка».

Анна Евгеньевна молча передала Юркино письмо Леше и достала из конверта вторую записку.

«Уважаемая мама Юрия Сорокина! Горячий привет Вам от его товарищей. Как бригадир благодарю, что Вы воспитали такого хорошего парня, который не боится трудностей и отлично работает. Коллективное спасибо за посылочку! Незабываемые пирожки! Это первое. Теперь второе. Извините, что воспользовались машиной, но мы давно ждали удобного случая, чтобы отгрузить в город симулянта и выдающегося дармоеда нашего времени Эдуарда Сорокина. Желаем Вам всего хорошего. Игорь Цветков, бригадир».

Прочитав записку Игоря, Анна Евгеньевна также, не сказав ни слова, протянула ее Леше.

Леша читал, восхищенно покачивая головой:

— Вот черти, а!.. Ну, сильны!.. Анна Евгеньевна, надо понимать, все в порядке!

— Да… Вообще, конечно…

Улыбнувшись, она взглянула на Лешу и сказала:

— Спасибо, что вы туда съездили. Теперь вы знаете, какой Сорокин — Сорокин и какой Сорокин не Сорокин!..

1959

Когда художественный руководитель закончил свою речь, в зале наступила тишина.

И в этой тишине до сознания участников заседания дошла чеканно ясная мысль, прошедшая красной нитью в речи художественного руководителя: эстрада задыхается без литературного материала. Дорогие авторы! Помогите! Для вас это небольшой расход умственной энергии, а для нас большая поддержка. Иными словами — дорогие граждане! Мамаши и папаши! Братья и сестры! Создайте, кто сколько может!..

— Товарищи! Почему же мы молчим? Почему мы дружно и весело не откликаемся на этот призыв?

Произнеся эту фразу, юный литератор, участник заседания, сделал паузу в надежде услышать ответное «ура». Однако «ура» не последовало. Круглолицый мужчина с седыми висками испытующе посмотрел на художественного руководителя и сухо спросил:

— Сколько?

— Меня шокирует ваша меркантильность, — сказал художественный руководитель.

— О чем вы говорите? — в свою очередь усмехнулся мужчина с седыми висками. — Меня интересует — сколько инстанций?

Не получив ответа на свой вопрос, ветеран решительно поднял руку.

— Итак, — сказал он, — послушайте все, что недавно приключилось со мной.

Движимый желанием послужить эстраде, я сочинил небольшую сценку, посвященную одной нравственной проблеме.

В кабинете, куда я робко вступил, меня встретил Первый редактор.

— Привет! — воскликнул он и обнял меня. — Как хорошо, что вы пришли! Как хорошо, что вы для нас написали! Как хорошо, что вы написали хорошо!..

Последнюю фразу Первый редактор произнес после недолгой паузы, которая была вызвана тем, что он здесь же, в моем присутствии, прочитал сценку.

— Вам нравится? — обрадовался я. — И у вас нет замечаний?