Борис Ласкин - Избранное

В первый же день, явившись домой из училища, Юрка принес новенький студенческий билет. И уже после того как мать всласть налюбовалась этим документом, подтверждающим принадлежность ее сына к волшебному миру искусства, Юрка спокойно сообщил, что весь первый курс, и он в том числе, выезжает в Березовский район помочь колхозникам убрать картофель.

Анна Евгеньевна безмолвно опустилась на диван. Может быть, Юрка пошутил? Нет, он сказал истинную правду, и это было ужасно. Служителей муз бросали на картошку.

Наутро, облачившись в брезентовую куртку и в резиновые сапоги, Юрка в бодром расположении духа отбыл в Березовский район. Что же касается Анны Евгеньевны, то она с момента отъезда сына начисто лишилась душевного покоя.

Прошло уже целых двенадцать дней, как Юрки нет дома. Сегодня воскресенье. Она подошла к окну. Конец сентября, осенняя хмурь. Стекло исчертили косые полоски дождя. В такую погоду самое милое дело сидеть дома. Впрочем, эгоистично позволять себе думать об этом, когда именно сейчас в далеком Березовском районе ее Юрка, Гамлет, стоит по колено в сырой земле и копает картошку…

Анна Евгеньевна растолкала мужа.

— Вставай!.. Уже девять часов.

Игнатий Васильевич открыл глаза и потянулся.

— Ах, Анюта-Анюта, какой сон не дала досмотреть. Можешь представить — я, Мохов и Каретников, секретарь партбюро, поехали на рыбалку. Рассвет, вода блестит. Закинули мы удочки, поплавки тут же — р-раз!.. Подсекаю — и, можешь представить, вот такая щука!..

— Видишь, что тебе снится — рыбалка, прогулка. Ты Юрке насчет трудовых процессов все разъяснял, а сам норовишь посмотреть что полегче. А Юрка сейчас, наверно, в поле. Погода как назло. Дождь.

— Картошку, конечно, лучше копать, когда сухо.

— Смотрю я на тебя, Игнатий, и, клянусь честью, поражаюсь. Поражаюсь твоему спокойствию. Юрке семнадцать лет…

— Скоро восемнадцать.

— А он еще мальчик.

— Я этому мальчику бритву подарил.

— Он слабый совсем.

— Слабый?.. А ты видела, когда они волейбольную площадку делали, он такое вот бревно волок на себе, и ничего.

— Тебе все — ничего.

— Правильно. Я в его годы, мамочка, вкалывал от зари до зари и, как видишь, устоял. Не согнулся.

— Я одного понять не могу — зачем будущих артистов на такую работу посылать? Они ж не агрономы, не мичуринцы, они ж люди искусства.

— Ну и что?.. Я где-то читал, что народный артист Хмелев в юные годы работал то ли в Сормове, то ли еще где, в общем, на заводе. И что — помешало это ему стать большим артистом?

— Может, не помешало, но и не помогло.

— Напрасно так думаешь. Артист это художник. А художник обязан знать жизнь и труд людей и то, что творог не из ватрушек добывают.

— Я смотрю — очень ты сознательный. Чем так красиво рассуждать, ты бы поехал Юрку подменил.

— Нет, мамочка, так дело не пойдет. Он свое отработает и приедет. А тогда, пожалуйста, может приступать: «Карету мне, карету! Пойду искать по белу свету…»

Анна Евгеньевна вздохнула.

— Ну хорошо, а если я достану справку от врача, что ему это дело противопоказано?

— Если такую справку достанешь — его сразу же снимут с работы…

— Да?..

— Врача снимут, — пояснил Игнатий Васильевич, — за обман.

— Ну ладно, с тобой говорить, как с глухим дуэты петь. Имей в виду, я найду ход, не беспокойся. Прилетишь из Челябинска через три дня — Юрка тебя встречать будет.

— Если ты это сделаешь, Анюта, учти — отвезу Юрку обратно. Лично отвезу и попутно так ему всыплю, что он после сидячие роли стоя играть будет!..

Игнатий Васильевич улетел в понедельник на рассвете. В тот же день Анна Евгеньевна вызвала с завода шофера Лешу.

— Леша, — сказала Анна Евгеньевна, — у меня к вам личное дело. Вы Юрку нашего знаете?

— Пока не знаком. Ведь я недавно с Игнатием Васильевичем.

— Это не важно. Юра поступил учиться на артиста.

— На киноартиста?

— На театрального.

— Это похуже, но тоже неплохо.

— Так получилось, Леша, что наш сын уже две недели выступает не в своей роли. Его послали на картошку…

— Ну что ж, я считаю, роль неплохая. Современная роль.

— Леша, вы знаете, где Березовский район?

— Найду.

— В этом районе есть колхоз «Знамя труда». Поезжайте туда, найдите студента Юрия Сорокина, помогите ему там немножко и обратно, вместе с ним.

— А вдруг его не отпустят?

— А вы объясните — отец в командировке, мать больна, то-се, пятое, десятое…

Леша почесал в затылке.

— М-да… Игнатий Васильевич не в курсе?

— Его в это дело посвящать совершенно необязательно. Он приедет, а сын дома.

Спустя два часа, получив из рук Анны Евгеньевны письмо и ворох домашней снеди, Леша выехал в Березовский район.

Одолев семьдесят километров асфальтового шоссе за час с небольшим, Леша свернул на проселок. Дорогу размыли осенние дожди, и ехать пришлось медленно, почти со скоростью пешехода. В колхоз Леша добрался только к вечеру. Разузнав, как доехать до поля, Леша еще с полчаса петлял по проселку и остановил машину у дороги.

Выйдя из машины, он увидел идущего по полю паренька, который, к Алешиной удаче, оказался бригадиром студенческой бригады Игорем Цветковым.

Услышав о цели Лешиного приезда, Игорь помолчал, потом постучал себя пальцем по лбу и бодро сказал:

— Друг Горацио, все будет сделано! Вы приехали, имея задание увезти от нас Сорокина. Так и будет. Уедете и увезете.

— Легко отпускаете человека, — заметил Леша, — видать, не шибко вы им дорожите.

Игорь ответил не сразу. Глаза его выражали активную работу мысли.

— Вот что, — сказал он, — давайте, что вы привезли. Я передам ему в собственные руки. А вы пока посидите, отдохните. Он соберет свои шмотки и придет. Договорились?

— Ладно.

Взяв у Леши письмо и посылку, Игорь ушел.

Далеко в поле горели костры. Холодный осенний ветер срывал с колеблющихся гребней огня хлопья сизого дыма. В свете костров виднелись работающие люди — парни и девушки с лопатами.

Дойдя до костра, Игорь окликнул одного из парней:

— Сорокин!.. На минуточку…

Подошел Сорокин — высокий юноша с пухлыми губами. Из-под сдвинутой на затылок кепки выбивалась светлая прядь волос.

— Юрка, — негромко сказал Игорь, — к тебе приехал товарищ на машине из города. Привез письмо от мамы и вот, судя по запаху, весьма вдохновляющие харчи.

— Спасибо… — Сорокин наклонился к костру и начал читать письмо.

Игорь увидел — по мере того как Сорокин читал, менялось выражение его лица. Сперва растаяла улыбка, потом на лбу появилась тяжелая складка, потом смущение сменилось сначала обиженным и под конец строгим, почти сердитым выражением.

— Ой, мама-мама! — сказал он, укоризненно покачав головой, после чего, секунду подумав, опустил письмо в огонь костра. — Моя мама — неисправимый человек, — с виноватой улыбкой пояснил он, — она наивно полагает, что я еще ребенок. А вот насчет харчей мы сейчас разберемся, — заметно повеселев, сказал Сорокин. — Налетай, ребята!