Борис Ласкин - Избранное

— Почему же у меня нет замечаний? — обиделся Первый. — У меня есть замечания. Небольшие… Мне кажется, вам нужно точнее выписать образ Матвея и уточнить обличающее начало в линии Еремей — Маргарита. В будущую среду жду вас. Не говорю вам — прощайте. Говорю вам — до новой встречи!

Всю неделю я трудился с прилежанием первого ученика. Второй вариант сценки я принес в знакомый кабинет, где меня радушно встретил незнакомый мне Второй редактор.

— Салют! — сказал мне Второй. — Не удивляйтесь. Жизнь идет вперед. Товарищ, который здесь сидел, работает в нашей же системе, но он пошел на повышение. Рад вас видеть. Как хорошо, что вы для нас написали, и, как я слышал, хорошо написали…

Через четверть часа Второй пожал мне руку:

— Здорово! Ярко! Остро! Своеобычно!

— Замечаний нет? — спросил я, поскольку у меня уже был некоторый опыт.

— Есть! — ответил Второй с лихостью флотского старшины.

Пока Второй собирался с мыслями, я принял решение: «Не буду ершиться. Буду покладистым малым. В этом — залог успеха».

— Замечания у меня небольшие, — сказал Второй. — Нужно, думается мне, поглубже выписать образ Масюрина, но не за счет Еремея, который ясен, а за счет Маргариты, в которой пока просматриваются черты, больше свойственные Матвею, чем Еремею. Надеюсь, вы меня поняли?

— Так точно! — доложил я. — Будет сделано! Когда мне приходить?

— С нетерпением жду вас в будущую среду, — сказал Второй.

Третий редактор, которому в рабочем порядке передал меня Второй, оказался веселым парнем. Он при мне прочитал сочинение и, всласть нахохотавшись, долго смотрел на меня. Угадав по выражению его лица, что он с трудом подавляет в себе желание заключить меня в объятия, я встал и спросил:

— Замечания будут?

— Нет! — сказал Третий. — Замечаний нет. Есть просьба. Не могли бы вы мягко, я бы сказал, пунктирно ввести в ткань этого вашего произведения актуальнейшую тему полового воспитания? Если вы следите за газетами…

— Слежу, — сказал я. — Будет исполнено. И я даже знаю как. Я уже думал на эту тему. Матвей будет воспитывать Маргариту, а она будет передавать свой опыт.

— Умница! Вам хватит недели?

— В самый раз. Буду у вас в ту среду.

Четвертый редактор, к которому поступила моя рукопись, оказался женщиной — пожилой, миловидной, в грибоедовских очках.

— По-моему, это то, что нам нужно… Не вполне, правда, органична здесь проблема полового воспитания… — сказала она.

— А мне про это велели, — сказал я.

— Что значит — велели? Вы же автор. У вас должна быть своя позиция. Свое мироощущение. Свое видение. Своя манера, наконец. Лично я бы на вашем месте убрала Матвея, и тогда проблема отпала бы сама собой, поскольку некого будет воспитывать. И во-вторых, Маргарита. На вашем месте я бы заменила ее образом хорошего парня, умельца, землепроходца, рудознатца…

— Заменю, — сказал я. — Введу умельца. Уберу половое воспитание, потому что, когда они не воспитанные, они выглядят как-то самобытней…

В следующую среду я принес новый вариант. К тому времени я уже слабо соображал и плохо видел, потому что первая же фраза, которую я произнес в кабинете, протягивая рукопись, была встречена негромким смехом.

— То, что вы женщина, — сказал я, — лишает меня возможности…

И, только услышав смех, я разглядел в кресле самого первого редактора, который к этому времени успел уже стать Главным.

Бегло просмотрев мою сценку, Главный редактор сказал:

— Я вижу, что вы неплохо потрудились. Но мне кажется, родной мой, что этого еще недостаточно…

— Правильно, — согласился я. — Пока вас не было, у меня родились новые мысли. Матвей будет сектантом-трясуном, а Маргарита — инструктором по конному спорту…

— Не надо нервничать, — сказал Главный.

— Это не все, — сказал я. — Нравственные проблемы я заменю чисто производственными и в связи с этим место действия перенесу в детский сад…

Спустя десять минут я укусил Главного за ухо.

В сущности говоря, он имел полное основание подать на меня в суд. Но он не сделал этого. И знаете почему?

Он боялся проиграть процесс.

1969

— Слушай меня внимательно, — сказал Вязов. — Если позвонит мама, сообщи ей, что вопрос с моим переходом практически решен. Понял?

— Понял.

— Смотри только не забудь.

Севка улыбнулся. Как же он может забыть, если это поручение отца, который уже давно оказывает ему безраздельное доверие. Вообще отец хороший человек, поискать таких. Подумать — всего неделю назад, когда мама с Зойкой уезжали в Саратов, все, можно сказать, висело на волоске. «Сева, едем с нами к бабушке, а?» — предложила мама, и тут папа заявил: «Нет, нет, он останется со мной. Мне нужен дома помощник и товарищ, с которым я могу в трудную минуту посоветоваться, и так далее и тому подобное». И все. В результате Севка остался с папой, и теперь они двое мужчин, живут дружно и весело.

— Я вернусь не поздно, — сказал Вязов. — В холодильнике молоко, сыр, масло. Хлеб — знаешь где. Поешь, посмотри телевизор. Но в десять отбой. Договорились?

— Будет сделано, — вздохнул Севка, — но ты возвращайся поскорей, а то мне скучно спать одному.

— Будет сделано.

— Папа, а ты куда идешь?..

Собственно говоря, он мог и не задавать этого вопроса. Если отец уходит, значит, надо. Севка хитрил — очень ему хотелось оттянуть неприятный момент, когда за отцом гулко захлопнется дверь и в квартире наступит неуютная и какая-то совершенно бесполезная тишина.

— По делу я иду, — сказал Вязов, — я же тебе говорил — перехожу на другую работу на завод, где Малыгин работает.

— Какой Малыгин?

— Если я отвечу на все твои вопросы, мне уже надо будет не на новую работу переходить, а на пенсию.

Севка засмеялся. Это папа сострил, потому что он, наверно, уже разгадал его хитрость.

— Молоко разогреть? — спросил Севка.

— Можно разогреть. Ты ведь обожаешь теплое молоко с пенками. Жить без него не можешь.

«Без молока я свободно могу обойтись, тем более без теплого. А вот без тебя, папа, я жить никак не смогу», — подумал Севка и протянул отцу руку.

— Пока!.. Только ты скажи, папа, насчет Валдая это точно? В пятницу поедем?

— Да. На плотине будем жить, в палатке. И рыбачить будем, и бриться не станем — бороды отпустим.

— Как лешие, да?

— Да. Еще вопросы будут?

Покраснев от натуги, Севка сжал в руке широкую ладонь отца. Лицо Вязова выразило неописуемое страдание. Это была их давняя, уже привычная игра.

— Что ты со мной сделал? — простонал Вязов. — Я же теперь работать не смогу.

— Ничего, сможешь, — сказал Севка и ободряюще подмигнул отцу. — Я еще хочу спросить…

— Ну-ну, давай спрашивай скорей, а то я опоздаю. Меня человек ждет.