Гарольд Пинтер - Старые времена

КЭТ: Кофе холодный.

Пауза.

АННА: О, прости, я сейчас приготовлю свежий.

КЭТ: Я не хочу, спасибо.

Пауза.

Чарли придет?

АННА: Я позвоню ему, если хочешь.

КЭТ: А Мак-Кейб?

АННА: Ты действительно хочешь кого-то видеть?

КЭТ: Вообще-то я не очень люблю Мак-Кейба.

АННА: Я тоже.

КЭТ: Он странный. Все время говорит какие-то странные вещи.

АННА: Какие, например?

КЭТ: О, разные чудн ы е вещи.

АННА: Я никогда его не любила.

КЭТ: А вот Данкен милый, правда?

АННА: О, да.

КЭТ: Мне так нравятся его стихи.

Пауза.

Но знаешь, кого я люблю больше всех?

АННА: Кого?

КЭТ: Кристи.

АННА: Он чудесный.

КЭТ: Он такой мягкий, правда? И его юмор. У него такой чудесное чувство юмора, ты не находишь? По-моему, он очень… чуткий. Почему бы тебе его не позвать?

ДИЛИ: Ничего не получится, его нет в городе.

КЭТ: О, какая жалость.

Молчание .

ДИЛИ( к Анне ): Вы собираетесь навестить еще кого-то в Англии? Родственников, братьев, сестер?

АННА: Нет. У меня же здесь никого нет. Кроме Кэт.

Пауза.

ДИЛИ: Как вы находите, она изменилась?

АННА: О, совсем немного, почти нет. ( К Кэт .) Ты все такая же робкая?

КЭТ удивленно смотрит на нее.

( К Дили .) А вот когда я с ней познакомилась, она была такая застенчивая, робкая, как газель, правда. Если кто-то наклонялся к ней во время разговора, она отпрядывала назад и, хотя оставалась стоять на прежнем месте, делалась совершенно недоступной. Когда она так отпрядывала, продолжать разговор становилось невозможно, и дотронуться до нее было уже нельзя. Я отношу это насчет ее воспитания, все же пасторская дочка, и конечно, в ней очень много напоминало Бронтё.

ДИЛИ: Как, разве она дочь пастора?

АННА: Но сравнивая их, я имела в виду не страстность Бронтё, а скрытность, эту ее упорную молчаливость.

Легкая пауза .

Я помню, как она в первый раз вспыхнула.

ДИЛИ: Что? Как? Как это было?

АННА: Я позаимствовала кое-что из ее белья, перед тем, как идти в гости. Потом ночью я ей в этом призналась. Это было нехорошо с моей стороны. Она смотрела на меня в изумлении и, я бы сказала, в замешательстве. Но я сказала ей, что уже наказана за свой поступок — какой-то мужчина весь вечер не отрывая глаз смотрел мне под юбку.

Пауза.

ДИЛИ: И тогда она вспыхнула?

АННА: Как спичка.

ДИЛИ: Смотреть под вашу юбку на ее белье. М-м-м-м.

АННА: С того вечера она иногда настаивала, чтобы я брала поносить ее белье, — у нее тогда было больше белья, чем у меня, и, главное, гораздо лучшего качества, — и каждый раз, когда она мне это предлагала, она вспыхивала, — вспыхивала, но все равно предлагала. А я, когда возвращалась домой, всегда рассказывала ей, если было что-то интересное.

ДИЛИ: И она тогда тоже вспыхивала?

АННА: Мне было не видно. Обычно я возвращалась поздно, она читала, устроившись под лампой, и я начинала рассказывать ей, но она всегда говорила мне: постой, выключи свет, и я рассказывала в темноте. Она больше любили, чтобы с ней разговаривали в темноте. Конечно, полной темноты не было, свет шел от печки и пробивался сквозь занавески, и, хотя она об этом не знала, я, зная ее привычку, всегда выбирала такое место в комнате, откуда я могла видеть ее лицо, а она моего не видела. Она могла только слышать мой голос. Так что она слушала, а я смотрела, как она слушает.

ДИЛИ: Выглядит, как счастливая семейная сцена.

АННА: Мы были очень близкие подруги.

Пауза.

ДИЛИ: Вы сказали, что она напоминала Бронте своей скрытностью, но не страстью. А какая она была в страсти?

АННА: Мне кажется, это скорее ваша область.

ДИЛИ: Вам кажется, что это моя область? Что ж, вы, черт возьми, правы. Это действительно моя область. Я рад, что наконец-то проявлена хоть капля такта. Разумеется, это моя законная область. Я ведь как-никак ее муж.

Пауза.

Я, собственно, хотел задать вам один вопрос. Может быть, не одному только мне все это начинает казаться бестактным?

АННА: Что же вы нашли здесь бестактного? Я прилетела из Рима, чтобы повидать свою старинную подругу, после двадцати лет разлуки, и познакомиться с ее мужем. Что же вас здесь тревожит?

ДИЛИ: Меня тревожит мысль о вашем муже, который сейчас слоняется один по своей огромной вилле, голодный, как волк, на одних крутых яйцах, и который ни черта не понимает по-английски.

АННА: Я перевожу, когда нужно.

ДИЛИ: Но вы-то здесь, а он там. Он там один, мечется взад-вперед по террасе, ждет, пока придет катер, когда оттуда вывалится хотя бы эта чудесная толпа. О, это зрелище, эта особая элегантность, которая нам здесь и не снилась, эта лазурнобережная поджарость, которая нам тоже не снилась, и этот их раскорячистый снобизм, который нам уже скоро будет сниться по ночам. Длиннейшие ноги в мире, нежнейшие голоса. Они и теперь звучат во мне. И вот что, поставим вопрос ребром, я держу руку на пульсе, на тысяче пульсов, по всему земному шару, натерпелся лишений и оскорблений, так почему я доложен тратить свое драгоценное время, слушая двух…

КЭТ( быстро ): Если не нравится, уезжай.

Пауза.

ДИЛИ: Уезжай? Куда же я поеду?

КЭТ: В Китай. Или на Сицилию.

ДИЛИ: Но у меня нет катера. У меня нет белого смокинга.

КЭТ: Тогда в Китай.

ДИЛИ: Ты прекрасно знаешь, что они со мной сделают в Китае, если увидят меня в белом смокинге. Они меня сразу прикончат. Ты же знаешь, что там за люди.

Легкая пауза .

АННА: Вам в любое время будут рады на Сицилии, вам обоим. Приезжайте ко мне в гости.

Молчание.

КЭТ и ДИЛИ смотрят на нее в немом изумлении.

АННА( обращаясь к Дили, мягко ): Я хочу, чтобы вы знали: я приехала не для того, чтобы разрушать, а чтобы праздновать.

Пауза.

Праздновать нашу старинную и дорогую для меня дружбу, которая успела окрепнуть между нами до того, как мы вообще о вас узнали.

Пауза.

Я нашла ее. Она узнала чудесных людей благодаря мне. Я водила ее по кафе, уютным, почти как квартиры, где собирались художники, писатели, иногда актеры, а в некоторых и танцоры, где мы сидели затаив дыхание, за своим кофе, прислушиваясь к жизни, бурлившей вокруг. Единственное, что я для нее желала, — это счастье. И до сих пор я желаю ей только счастья.