Уильям Йейтс - Графиня Кэтлин

Я видел медь и видел серебро,
А золота не видел.

Говорят,
Оно, как жар, блестит.

Оно прекрасно,
Наверное, – прекраснее всего,
Что есть на свете.

Я его видал
Сто раз.

Не так оно уж и красиво.

Оно на солнце яркое похоже,
Не правда ли? Так говорил отец,
Знававший времена получше этих;
Он говорил мне в детстве, что оно –
Как круглое, сияющее солнце.

Что хочешь, можно на него купить.

У них его навалом, как навоза.

Молчи, неуемное сердце, молчи!
Пускай заглушит твой отчаянный крик
Щемящий напев одинокой струны.
Ведь Тот, чья Воля вершится в ночи,
Свои печали от нас оградил
Решеткой звезд и забралом луны.

Из-за того, что я соврал так ловко
Про корабли и пастуха больного,
Теперь нас душами так и завалят.

А в сундуках графини только мыши.

Когда упала ночь, я обернулся
Ушастою совой и полетел
К скалистому прибрежью Донегала;
Там я увидел, как скользят по морю,
На полных парусах, раздутых ветром,
Суда, везущие зерно голодным.
Они в трех днях пути отсюда.

Я же,
Когда легла роса, в обличье сходном
Помчался на восток и увидал
Две тысячи быков, которых гонят
Стрекалами сюда. Пути им будет
Дня на три.

Три денька нам на торговлю.

Входите, все входите, не робейте.
Вот тут лежит моя жена. Она
Смеялась над моими господами
И не желала с ними дел иметь.
Вот ведь какая дура!

Не хотела
Ни крошки хлеба съесть, что покупалась
На деньги благодетелей, одною
Крапивою и щавелем питалась.

Никак не мог втемяшить ей в башку,
Что хуже смерти ничего не будет;
Тотчас же начинала балаболить
О том, что врут священники в церквях.
Задерни занавеску.

Не блажи вот,
Когда друзья хотят тебя спасти.

С тех пор, как засуха убила землю,
Они слетаются толпой, как листья,
Гонимые сухим, унылым ветром.
Ну, подходите.

Кто готов начать?

Они немного сникли с голодухи,
Лишь двое-трое будут побойчей.
Но и другие соберутся с духом.
Вот первый.

Я бы вам отдал товар,
Коль не обманете.

Так… «Джон Махер,
Зажиточный, спокойный, недалекий,
Добропорядочный, по мненью церкви,
И осторожный по натуре». – Двести.
Две сотни крон за душу – за фу-фу!

Три сотни!? Вы же прочитали в книге:
Я у небес не на плохом счету.

Здесь кое-что написано еще:
«Ночами просыпается от страха
Стать нищим – и в уме соображает,
Кого б ограбить так, чтоб шито-крыто».

Кто б мог подумать! А ведь я с ним был
Наедине однажды ночью.

Жуть!
Теперь и матери я не доверюсь.

Товар-то ваш с изъянцем. Двести крон.

Не много ль плуту?

Я б не дал ни пенса.

Бери, пока дают, и не торгуйся.

А нет ли попригляднее души?
Не может быть, чтобы во всем приходе…
Ну, кто еще?

А мне дадите сколько?

«Любезна, недурна, еще молодка…» –
Навряд ли много. – «Мужу невдомек,
Что спрятано у ней в горшке, стоящем
Меж теркой и солонкой…»

Враки! Сплетни!

«… и что рука, которая писала
То, что там спрятано, пока он будет
На конной ярмарке, в окошко ночью
Три раза постучится: тук-тук-тук!»

И что такого? Это не причина,
Чтоб меньше цену мне давать, чем всем.

Крон пятьдесят, пожалуй, можно дать.
Она почти безгрешна.

Ладно, сто.

Ну, не дури, красотка. Торговаться
Сейчас не время. Забирай монету!

Ну, подходите! Лишь по доброте
Даем мы цену за такие души,
Они и без того принадлежат
Владыке нашему.

Вот вам моя.
Я от нее устал. Берите даром.

Как – даром? Даром душу отдавать?
Не слушайте – он бредит – он свихнулся
Из-за любви к графине. Вот безумец!

Печаль, объявшая графиню Кэтлин,
Страданье и тоска в ее глазах
И впрямь почти свели меня с ума.
Но за свои слова я отвечаю:
Возьмите душу.

Мы не можем взять:
Она принадлежит графине Кэтлин

Возьмите же! Она ей не подмога,
А я устал от бремени.

Прочь, прочь!
Я даже не могу к ней прикоснуться.