Александр Галин - Чешское фото

Раздорский. Справедливости ради я должен с тобой согласиться — грудь Светланы Кушаковой была главным событием двадцатого века. Хорошая, очень хорошая была у нее грудь…

Зудин. Почему была?

Раздорский. А ты давно ее видел? Ее грудь?

Зудин. Я не видел ее с тех пор.

Раздорский. Ты — счастливый человек. Как же вы с ней живете? Столько лет вместе… на одной жилой площади.

Зудин. Она долго стояла в очереди на квартиру. И наконец, нам дали… Наверно, ей приятнее жить с таким соседом, как я. Конечно, одной ей было бы удобнее, но мне некуда деться. Она тебе сказала что-нибудь про меня? Про комнату говорила?

Раздорский. А когда она приводила мужиков, как она тебя представляла?

Зудин. Хватит вопросов.

Раздорский. Ну что ты мне плетешь про комнату — ты же ночуешь в театре! Где ты там спишь?

Зудин. В гардеробе есть кушетка…

Раздорский. Бутафор, видать, зачастил…

Молчание.

Лева Зудин… Что я тут в темноте надумал. Поедешь ты со мной в Москву. Хватит тут прикидываться нищим философом, Левка. Такого класса фотографов, как ты, в России сейчас нет!

Зудин. Спасибо, Паша. Мне ведь денег не надо. Зачем они мне?

Раздорский. Работать начнешь — понадобятся. Я сказал — на первых порах помогу. Дам ссуду — откроешь рекламное агентство… Да ты на одной рекламе за год, знаешь, какие деньги сделаешь! А ты спишь на кушетке! Собираешь деньги на камеру! Ты до чего себя довел! Ты как себя поставил! Да ты у меня будешь зарабатывать в Москве столько, что Кушакова не только свои локти искусает, она всем бутафорам на свете яйца оторвет. Через год-другой вернешь мне деньги. Купим тебе в Москве квартиру. Но зная тебя как идиота, хочу предупредить, что если появится в этой квартире вслед за Кушаковой хоть один бутафор, я аннулирую наш контракт и отправлю тебя сюда, вслед за Софьей — к тетке, в глушь, в Саратов. Что ты улыбаешься?

Молчание.

Зудин. С Софьей Фамусовой я впервые встретился тоже под Курском, в косиновской тюрьме…

Молчание.

Раздорский. У тебя и с ней было, с Фамусовой?

Зудин. С Софьей очень трудно было…

Раздорский. А с теткой? Что с теткой было, маньяк?

Зудин. Женщина-соловей попросила меня ее отпустить, сказала, что у них ребенок один дома, и если можно отпустить пораньше, отпустить мужчину-соловья. Я сказал ему — пусть он идет домой. Меня там приняли за твоего секретаря. Принесли на борт две огромные рыбы. Эротический ансамбль беседует с охраной. Какой-то генерал просил сообщить, что он обо всем договорился. Я должен был обязательно передать — главком в курсе. Тебя ждет директор детдома с рисунками детей. Главный врач с просьбой — помочь туберкулезных отселить в другой корпус. Какая-то Лиза, директор музея, потребовала передать тебе, чтобы ты вспомнил вечер в Политехническом институте и все, что было потом. Зовут ее Лиза. Сказала, чтобы ты не волновался — она хочет тебя как спонсора: у музея провалилась крыша. Так… Что еще? Тебя хотят видеть очень много людей, но охрана никого не пускает… Все там на палубе, ждут тебя. Меня они спросили — что делать? Но я не знаю ответа на вопрос — что делать?

Раздорский. Зато ты знаешь, кто виноват!

Зудин. Прости меня… ты не обижайся… прости. (Отходит) .

Раздорский (подошел к нему) . За что мне тебя прощать, Левка?! Ты меня прости…

Зудин. А мне за что? Мне не за что тебя прощать.

Раздорский. Не упирайся… Дай мне тебе помочь.

Зудин. В чем? Я переживаю сейчас счастливейшие дни моей биографии. Я всегда боялся что-то иметь в жизни, и вот, наконец, у меня уже почти ничего не осталось, а следовательно, мне больше нечего бояться. Мне нечего терять… Мне легко жить. Не волнуйся, Паша. А про брюки я говорил сдуру… Злость моя бушевала… Прости.

Раздорский. Приедешь в Москву — там другой воздух. Столько возможностей. Ты же снимал что-то все это время — давай выставку тебе сделаем.

Зудин. Пусть выставки делают другие. Мне нравится жить так, как я живу. Я не ожидал, что ты такой важный человек… Женщина-соловей сказала, что если надо, мужчина-соловей отсвистит за двоих.

Раздорский. Черт с ней! Что ты привязался ко мне с этими соловьями!

Зудин. Соловьям этим неловко… Ты уже вроде бы заплатил за двух соловьев…

Раздорский. Пусть вернут деньги, если им неловко. Что я могу сделать для них! Ты ее отпустил — свисти за нее!

Зудин. Я не умею.

Раздорский. Кто у кого ворует, Лева? Ты тут каждый мой съеденный кусок сопровождал проклятиями, утверждал, что я и мне подобные объедаем народ, а народ между тем деньги берет, а свистеть не хочет.

Зудин. Остальные на пароходе чувствуют себя хорошо. Никто больше не торопится. Девушки, по-моему, все пьяные. Готовы к выходу. Они очень хотят продемонстрировать свое искусство… Я смотрел на них… молодые девочки… Как им просто сейчас показать грудь…

Молчание.

Снуют на палубе в каких-то тесемочках, луна там, как бешеная, светит…

Молчание.

Я понял, это моя судьба — присутствовать при вашем… романе.

Раздорский. Какой роман, Лева? Все проходит…

Зудин. Не все.

Вдруг задрожала палуба, затряслись фонари. Слышно сквозь крики, как полетела на пол и разбилась посуда.

Что это? Что это было?

Тряхнуло еще раз.

Что такое?

Внизу, в недрах парохода, сначала нехотя, с перебоями, а потом все ровнее заработал двигатель.

Завели мотор…

Раздорский. Завели? Что я тебе обещал, Зудин?

Зудин. Ну и что! Это еще ни о чем не говорит.

Раздорский. Честно сказать — не ожидал. Нет! Не ожидал!

Зудин. Механика они нашли, а капитан давно умер. Но не в этом дело…

Раздорский. Молчи! Слушай!

Двигатель работает все ровнее. Мелко трясется палуба. Из зала донеслись восторженные крики, аплодисменты, возник оркестр.

Ты понял? Ты все понял, Зудин?

Зудин. Что?

Раздорский. Мы поплывем!

Зудин. Я видел, там носили на борт канистры… Я говорил с механиком.

Раздорский. Ты понял, Зудин, что мы поплывем по Волге?!

Зудин. Он сказал — нельзя!

Раздорский (кричит) . Хватит ныть, Левка! Все можно! Надо жить, а не скулить о жизни!

Зудин (кричит) . Корабль никуда не поплывет!

Раздорский. Поплывет! Ты не слышишь, что ли?

Зудин. Я разговаривал с механиком — там нет руля!

Раздорский. Чего нет?