Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв

Однако Андрей не отставал.

— Увидимся в доме Федора Волкова. Тебе известно, что он уже немолод и неважно себя чувствует, поэтому Дмитрий Соколов не возражает, чтобы мы провели собрание на его территории. Главное, что вы, евреи, готовы взять на себя ответственность за дело революции.

— А я-то считал, что наша группа — это не просто кучка евреев, ты ведь и сам — пример того, что мы хотим того же самого, что и другие социалисты. Я прошу меня извинить, ты сможешь рассказать мне о принятых решениях позже.

— У тебя есть обязательства, Самуэль; ты не можешь бросить нас в беде.

— Я не собираюсь бросать никого в беде; я лишь делаю то что должен, а завтра я должен сопровождать Олега Богданова.

В тот день они впервые поссорились. Прежде Самуэль никогда не вступал в споры с Андреем, поскольку знал его с детства. До этой минуты мнение ботаника значило для Самуэля даже больше, чем мнение его родного отца. Дело в том, что Самуэля весьма уязвляло, когда его считали ребенком; Андрей же относился к нему, как к равному.

В доме Волкова было холодно, несмотря на исходящий от потрескивающих в камине дров жар, так что все протянули руки к огню.

Собравшиеся с жаром отстаивали необходимость революции. Десять мужчин и три женщины горячо обсуждали судьбу России.

И Соколов, и Волков неоднократно справлялись о Самуэле, поскольку Андрей много раз повторял, что тот придет.

— Главное, чтобы он был здесь, когда придет время действовать.

Но они так и не пришли к согласию относительно того. в чем будут заключаться эти действия. Некоторые последователи профессора Волкова склонялись к поддержке других ячеек, выступающих за насильственные методы, но Соколов возражал против этого.

— Не стоит вступать на кровавый путь, это ошибка, народ нас не простит, наоборот, станет бояться. Нет, это не выход.

Профессор Волков, похоже, заколебался, заявив, что, возможно, пришло время для чего-то большего.

Они решили собраться в последний вечер года. Каждая ячейка представит свой план действий, его обсудят и решат, как поступить, хотя библиотекарь Соколов четко объявил, что ни под каким предлогом не станет принимать участие в насилии.

— Мы, евреи, и так уже достаточно натерпелись от насилия, так что сами в нем принимать участия не будем. Рабочие и крестьяне не последуют за теми, кто не способен победить только с помощью слова. Речь идет об убеждении, а не об уничтожении противников, в этом случае мы сами превратимся в подобных им. К насилию прибегают лишь те, кто недостаточно уверен в своих идеях.

Позднее Юрий Васильев пересказал Ирине подробности этой встречи, отметив при этом, что Соколов так и не перестал думать, как еврей.

— Но ты же не хочешь, чтобы пострадали невинные люди! — воскликнула Ирина, не на шутку испугавшись, что Юрий решит примкнуть к сторонникам радикальных мер.

— Да, я не считаю, что в этом есть необходимость — по крайней мере, сейчас, — ответил Юрий. — Но при этом не думаю, что их следует полностью отвергнуть. Тем не менее, Соколову противна сама мысль о том, чтобы участвовать в каких-либо действиях, которые могут обернуться кровопролитием. Он считает, что именно это и роднит его с другими социалистами, но на самом деле он думает и говорит, как еврей. Ах, дорогая моя Ирина, боюсь, что ты не поймешь, о чем я говорю: ведь ты не еврейка.

— Но ты...

— В течение долгих лет я был не более, чем просто человеком, извлекающим звуки из скрипичных струн. Человеком, который всего-то и хотел жить в мире с другими людьми, и единственным моим желанием было стереть все различия между ними. Мы, евреи, резко отличаемся от остальных уже тем, что мы — евреи. Однако Соколов считает, что вполне возможно построить такое общество, где все люди будут равны, и каждый сможет молиться, кому захочет, это станет личным делом каждого. Я же лишь хочу раз и навсегда покончить с идеей единого Бога, который заставляет людей воевать друг с другом лишь потому, что кто-то привык молиться и совершать обряды иначе, чем они сами. Соколов хочет отменить в стране официальную религию; я же хочу запретить вообще любую религию.

— Боюсь, у вас это не получится, — прервала Ирина. — Крестьяне не отрекутся от Бога, ведь это единственное, что у них есть, что помогает им оставаться людьми.

— Вот именно, Ирина — единственное. И с этим мы тоже должны бороться. Религия — это не более чем суеверия. Свободный человек — это, прежде всего, человек образованный, и не имеет значения, крестьянин он или ремесленник. Так что мы должны изгнать из жизни устаревшие обряды и прочие библейские сказки. Люди должны научиться думать и обрести чувство собственного достоинства.

— Но... я... — растерялась Ирина. — Ты уж меня прости, но я не верю, что такое в принципе возможно: запретить людям верить в Бога. К тому же... это и само по себе просто ужасно: запретить Бога.

— Я не сказал «запретить Бога». Я сказал «отменить религию», а это разные вещи. Понимаешь, Ирина? Нет, боюсь, тебе никогда не стать настоящей революционеркой. У тебя слишком доброе сердце, это мешает мыслить логически.

Несколько секунд они хранили молчание. Ирина не хотела ему противоречить, чтобы не потерять завоеванное доверие. Временами она спрашивала себя, почему Юрий больше не приглашает ее на собрания вроде того, на котором она была в доме профессора Волкова, но не осмеливалась задать этот вопрос. Тишину, в которой они оба начали чувствовать себя неловко, первым нарушил Юрий.

— Вот если бы я попросил твоей руки — по какому обряду прикажете нам венчаться? Я — еврей и должен сочетаться браком согласно требованиям моей религии. Но раввин потребует, чтобы ты отреклась от своей веры и перешла в мою. Но беда в том, что потребуется несколько месяцев, а может быть, и лет, чтобы тебя признали настоящей иудейкой. Подойдем к делу с другой стороны. Ты — православная, и должна венчаться по законам твоей веры. И что же, думаешь, патриарх даст свое благословение на такой брак? Да он придет в ярость от одной мысли, что православная девушка может выйти замуж за еврея. Он потребует, чтобы я отрекся от своей веры и перешел в православие. Именно поэтому мы не можем пожениться, и единственный оставшийся для нас путь — стать любовниками. Но я считаю, что наше желание быть вместе не касается ни раввина, ни патриарха, а только нас с тобой, и никто не вправе решать за нас. И однажды наступит день, когда для брака между мужчиной и женщиной будет достаточно одной лишь их доброй воли.

Ирина покраснела от этих слов; кровь застучала у нее в висках, ладони вспотели. Она невольно отшатнулась от Юрия; тот посмотрел на нее и понимающе улыбнулся.

— Не волнуйся, я не стану принуждать тебя стать моей любовницей. Это я так сказал, для примера.