Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв

— У Вади нет ни денег, ни связей, чтобы разузнать о судьбе Элоисы, а у вас они есть.

— Да он с ума сошел! — воскликнул я. — Передайте ему, что я сожалею о случившемся, но ничем не могу помочь.

— У вас есть деньги, друзья и возможности. Вы могли бы съездить в Мадрид и выяснить, что случилось с Элоисой.

Я взглянул на монаха, подумав, не смеется ли он надо мной. Просьба Вади казалась настолько нелепой, что я почувствовал себя неловко.

— Итак, вы с Вади решили, что я должен обивать пороги, получая разрешение на поездку в Мадрид, лишь для того, чтобы разыскать какую-то врачиху, которую я знать не знаю, но которая когда-то имела любовную связь с кем-то, кого я знал в детстве, — подвел я итоги. — Разумеется, и армия, и моя жена не станут мне препятствовать. Наверное, Вади в полном отчаянии, если решился попросить меня об этом!

— Он просит вас об этом, потому что только вы можете ему помочь, — ответил монах. — У него больше нет никого, кто мог бы это сделать.

Брат Августин не желал слушать никаких доводов; он, несомненно, считал, что для палестинского беженца, живущего в лагере в Иордании, вполне естественно просить израильского военнослужащего, чтобы тот все бросил и начал распутывать его давнишние амурные делишки.

К тому времени Сад Надежды остался для меня лишь воспоминанием, как и те люди, что окружали меня в детстве и юности. Я сражался во время Второй мировой войны, потом во время войны за независимость, после, в 56 году — в Суэце, позднее, в 67, участвовал в завоевании Иерусалима, так что вся моя жизнь, все стремления были отданы делу становления и процветания Израиля. К тому же я хотел быть счастливым с Паулой и нашими детьми. Я уже выплатил Вади свой долг, когда вытащил из тюрьмы его сына Латифа, хотя и не сомневался при этом, что он был пособником террористов. Я и так уже сделал для него больше, чем следовало, и теперь даже пальцем не шевельну для Вади. Именно это я и сказал монаху.

Вечером я рассказал Пауле о случившемся, чем от души ее повеселил.

— Помнится, этот Вади был твоим лучшим другом, — напомнила она. — Когда мы с тобой познакомились, ты только и говорил, что о нем.

— Да, верно, — согласился я. — Но сейчас мы оказались во враждующих лагерях: он хочет уничтожить Израиль, а я делаю все возможное, чтобы этого не допустить. Так что боюсь, теперь у нас очень мало общего.

— Ну, я на твоем месте не судила бы так прямолинейно. Было время, когда ты сам говорил, что у палестинцев должно быть собственное государство.

— Я и теперь так считаю, но позволь тебе напомнить — арабские лидеры грозятся, что не успокоятся, пока не утопят нас в море. Нет уж, я не стану для него ничего делать; я и так уже сделал достаточно. Больше того, я начинаю жалеть, что помог его сыну Латифу, потому что уверен, что он — чистой воды террорист.

— Этого ты не знаешь.

— Разумеется, именно на этом и строится вся защита Изахи Баха — наличие преступных намерений доказать невозможно; тем не менее, все мы прекрасно знаем, что ни один палестинец не станет нарушать границу только лишь для того, чтобы навестить свою тетушку и кузенов.

— Кто знает...

— Паула, я тебя умоляю... Как ты можешь такое говорить — ты, работающая в Министерстве обороны!

— Именно поэтому я знаю, что необходимо учитывать все версии, даже самые сумасбродные и нелепые. В любом случае, Вади тебя не обманывал.

После этого я долго ничего не знал ни о брате Августине, ни о Вади. К тому времени я потерял своего сына Юваля в войне 73 года. Мы с Паулой были убиты горем; никто не готов потерять ребенка. Вади в этой войне потерял не только старшего сына, но и следующего, погибшего при нападении палестинцев на взвод израильских солдат, что патрулировал берега реки Иордан.

К тому времени я уже вышел в отставку и начал читать лекции в университете. Я помню слова одного профессора о войне; тогда они проскользнули мимо моего внимания, но теперь я всякий раз вздрагиваю, когда вспоминаю о них. Он тогда сказал:

— У меня трое сыновей, и я знаю, что в любую минуту могу потерять любого из них. Если такое происходит с другими, то почему не может случиться со мной?

Именно это случилось со мной и Паулой: мы потеряли сына.

Юваль был совсем молодым солдатом: ему едва исполнилось двадцать лет — возраст, в котором надлежит учиться, а не бегать с автоматом наперевес.

Отправиться в путешествие предложила Паула.

— Думаю, нам пойдет только на пользу, если мы прокатимся за границу.

Я возразил, сказав, что даже если мы уедем за многие тысячи километров, это все равно не спасет от мыслей о погибшем Ювале. Паула на меня рассердилась.

— Ты что же, думаешь, что я могу забыть сына? Я хочу уехать лишь для того, чтобы не утонуть в своем горе. Мне нужно уехать куда-то, где нет этой бесконечной войны. Только этого я и хочу, и ничего больше.

Наши дети, Аарон и Гедеон, предложили поехать в Мадрид. В свое время я им рассказывал о своей поездке в Испанию вместе с родителями, и теперь они решили, что будет очень здорово, если мы посетим эту страну.

Паула как раз собирала чемодан, когда вдруг вспомнила о просьбе Вади найти женщину по имени Элоиса.

— Теперь, когда мы все равно едем в Мадрид, думаю, мы могли бы попытаться, — предложила Паула.

— Да ни за что на свете! — возмутился я. — Как тебе такое в голову пришло? Думаешь, меня хоть сколько-нибудь волнует, что Вади влюбился в какую-то испанскую докторшу и сделал ей ребенка? У него там своя жизнь, а мы здесь должны жить своей.

Думаю, что я так до конца и не узнал мою Паулу. Она поразила меня еще тогда, когда я узнал, что она работает аналитиком в Министерстве обороны, и не переставала удивлять до конца жизни. Я прямо-таки терялся, глядя, с какой легкостью она решает любой вопрос, не обращая внимания на предрассудки. Она обладала уникальной способностью «влезть в чужую шкуру», как она сама это называла; быть может, благодаря этой способности она и стала таким хорошим аналитиком.

— Думаю, ты сможешь немного отвлечься, если попытаешься выяснить, что случилось с той девушкой, — предложила она.

Я сопротивлялся, как мог, но в конце концов все же уступил и отправился на поиски брата Августина, ничего не сказав об этом Пауле. Я нашел его все в той же старой школе, где он когда-то вместе с Вади обучал детей. Казалось, он нисколько не удивился при виде меня.

— Так что же, вы все-таки решили помочь своему старому другу? — спросил он вместо приветствия.

Меня, конечно, разозлила самоуверенность этого монаха, вообразившего, будто я еду в такую даль исключительно ради Вади. Хотя, с другой стороны, зачем бы еще я к нему пожаловал?

Я объяснил ему, что собираюсь в Мадрид и, если он расскажет мне подробнее об Элоисе, я постараюсь ее найти, но подчеркнул при этом, что ничего не могу обещать.